Виктор Литовкин - Удержать высоту

Начало мая 1940 года выдалось в Ленинграде солнечным и теплым. Лейтенант Петр Шутов стоял спиной к восьмиколонному портику Смольного, подставив солнцу лицо и зажмурившись от яркого света. Чувствовал он себя слегка оглушенным от нежданно свалившегося на него счастья. Ему казалось, что все это — непривычная, волнующая тяжесть Золотой Звезды на груди гимнастерки, безудержная игра солнечных лучей, ликующий в половодье весны и тепла старинный парк, напоенный свежестью воздух и тишина, не томительно длинная, гнетущая, как на передовой перед боем, а праздничная, торжествующая, — ему только приснилось. Что стоит открыть глаза, разлепить сомкнутые, отяжелевшие веки — и все пропадет. Исчезнет. Как по-детски наивная мечта о чуде.

Он взмахнул ресницами, оглянулся вокруг — все было по-прежнему: игра солнечного света, награда на груди.

Шутов скосил на нее взгляд, будто проверяя, не обманулся ли в своих ощущениях. И опять так хорошо стало на душе, что захотелось петь, прыгать, как мальчишке. Но лейтенантские кубики в петлицах, привычка сдерживать себя, владеть своими чувствами не позволили ему расслабиться, выйти за рамки установленных для себя правил.

Открылись двери Смольного, из них вышла группа награжденных. Один из них, лейтенант Василий Музыкин, подошел, обнял за плечи:

— Ну, что, Петро? Берем извозчика и вместе с ребятами махнем кататься по Ленинграду — на Дворцовую, к Исаакию, Медному всаднику — твоему тезке… Мы ведь с тобой еще и не видели толком город, за который сражались.

Шутов улыбнулся:

— Конечно, поезжай, если хочешь. А я, извини, на вокзал. Домой нужно, в Коломну. Тося, наверное, заждалась. Анатолию исполняется год, а отца, поди, и не узнает. И потом — только десять суток отпуска. Тебе, холостяку, и не понять, какая это малость.

— Вот-вот, как раз мне их и не хватит, — подхватил Музыкин. — Тебе, женатику, что, у тебя уже все на мази. Есть очаровательная супруга. Можно сказать, друг и товарищ на всю оставшуюся жизнь. Сын-богатырь растет. А у меня? Ничего подобного. К тому же попробуй найди любимую и единственную за время такого коротенького отпуска, сумей понравиться ей, уговорить выйти замуж.

Их обступили товарищи, весело поддержали разговор.

— Не прибедняйся, Василий. За такого, как ты, красивого, да еще и Героя, любая пойдет.

— Этого и боюсь, что пойдет за Героя, а не за меня.

— А ты звездочку-то спрячь до поры, — со смехом посоветовал кто-то, — наденешь только на свадьбу.

Шутки, смех сыпались со всех сторон. На них никто не обижался. У каждого сейчас было поистине весеннее настроение. И это понятно. Только месяц, как вышли из боя. Через что прошли — не высказать словами. Но все выдержали. Все преодолели. Сорокаградусные морозы и стальные метели. Гибель боевых друзей и горячий, до кровавых мозолей, до изнеможения суровый солдатский труд. И победили. Родина высоко оценила их подвиг. Подняла на такую вершину, о которой они и не мечтали. Буквально полчаса назад секретарь ЦК, Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) А. А. Жданов вручил им государственные награды. В ушах у Шутова до сих пор стоит его негромкий голос:

— Поздравляем вас, Петр Васильевич, от имени Политбюро и Советского правительства. Желаем вам всю дальнейшую жизнь удерживать набранную высоту…

Шутов простился с товарищами и пошел по залитым солнцем, прямым, как стрела, улицам Ленинграда. От площади Пролетарской диктатуры — на Суворовский проспект, затем — на Старо-Невский.

Мимо текла обычная городская жизнь. Неспешно катили по мостовой конные повозки, развозя по магазинам бидоны с молоком, мешки с мукой и крупами, ящики с карамелью, печеньем, тортами. Блестели свежевымытыми стеклами витрины. То тут, то там продавцы вывешивали над ними выстиранные до белизны и накрахмаленные козырьки полотняных навесов. О чем-то судачили между собой вышедшие за покупками хозяйки. Увидев его, на мгновенье умолкли, с уважением поглядывая на редкую награду.

Петр машинально ответил на приветствие постового, взявшего при его приближении под козырек, и повернул на площадь Восстания. Мыслями он снова был там, в актовом зале Смольного, в строю награжденных за мужество и отвагу, «проявленные при выполнении боевых заданий командования на фронтах борьбы с финской белогвардейщиной» — так говорилось в грамоте Верховного Совета СССР, подписанной всесоюзным старостой М. И. Калининым.

«Удержать высоту!» Что хотел сказать этими словами секретарь ЦК?

Лейтенант Шутов вышел к украшенному колоннами шумному зданию Московского вокзала, взял билет на уходившую в тот же вечер в столицу «Красную стрелу» и, пока оставалось время, свернул на Невский, к Пассажу, Гостиному двору — хотелось что-нибудь купить жене и сыну: не мог же он вернуться домой после почти полугодового отсутствия с пустыми руками.

А слова секретаря ЦК все вертелись у него в голове, не давали покоя, возвращая мыслями то в бревенчатый родительский дом в рабочем поселке на берегу речки Арзенки, то в бригаду плотников, где он работал на строительстве Горьковского автозавода; переносили на механико-машиностроительный рабфак, где учился до призыва в армию, в Московскую военную школу имени ВЦИК, которую окончил два года назад, получив назначение командиром взвода в 108-й артиллерийский полк Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Полк располагался в милой его сердцу, утопающей в зелени яблоневых садов Коломне. Из этого города, где они с Антониной жили в девятиметровой комнатке в квартире на две семьи, память вновь отправляла его в Ленинград, в штаб Северо-Западного фронта, оттуда — в бревенчатую землянку на высоте 65,5, на огневую позицию под Сипрола, в морозную февральскую ночь, под свист осколков и грохот разрывов. Вся его жизнь была подъемом с высоты на высоту, как у многих его сверстников, родившихся перед революцией, выросших в первые, самые трудные годы Советской власти, отдана любимой стране, строящей светлое будущее и защищающей его от врагов. С нею, социалистической отчизной, с ленинской партией, членом которой он стал на фронте, он и будет идти дальше, пока хватит сил.

Так, наверное, и нужно было сказать при вручении награды, но волнение помешало ему собраться с мыслями, и он ответил по-уставному, как учили:

— Служу трудовому народу!

И в этой фразе, понимал он сейчас, полнее всего выразились те мысли и чувства, что владели им, лейтенантом Шутовым.

Петр не торопясь поднялся по лестнице на второй этаж галереи Гостиного двора, прошелся вдоль прилавков и вдруг на одном из них в отделе музыкальных инструментов увидел изогнутую, как лебединая шея, блестевшую никелем трубку патефона. Светловолосая продавщица с косой, заплетенной голубой лентой, бережно опустила иглу с полушарием звукоснимателя на крутящуюся на диске черную пластинку, и под сводами зала грянул задорный марш: