Пётр Африкантов - Пограничник 41-го

Думаю: «Кажется, меня здесь никто подбирать не собирается». Оцениваю дорожную обстановку: справа откос, слева крутой кювет, а дальше овраг, объехать препятствие будет нельзя. Я достаю гранату из подсумка и голосую гранатой, показываю её водителю приближающегося грузовика и выкатываюсь с гранатой на дорогу.

Визжат неистово тормоза. Матерясь, трое дюжих гражданских мужиков спрыгивают с кузова, хватают меня за руки и за ноги, разматывают и бросают как мешок в кузов. Машина трогается и тут же набирает прежний темп езды. От удара больными ногами о пол кузова мутится сознание.

Наконец возвращается способность трезво оценивать обстановку. Сейчас для меня главное то, что я уехал с того места, где с минуты на минуту должны появиться гитлеровцы.

Везение четвёртое

Шоссе не совсем ровное, машину трясёт и мотает. Каждая встряска как ножом режет искалеченные ноги. Полуторка, на которой меня везут, гражданская. В ней на двух лавках и на полу кузова сидят гражданские мужики и несколько женщин. Куда они едут и откуда, неизвестно.

Выезжаем на открытую без деревьев местность и сразу в небе появляются немецкие самолёты. С рёвом они обрушиваются на шоссе, расстреливая из пулемётов всё, что по нему движется. Автомобили резко тормозят. Все, кто едет в полуторке, разбегаются по кюветам, а я лежу и смотрю в небо, отслеживая каждый манёвр немецких лётчиков.

Вылезать мне из кузова нельзя. Да, я могу перевалиться через низкий борт полуторки и упасть к её колёсам и даже отползти в кювет, только назад меня никто в кузов затаскивать не будет. И вот я тихо лежу в кузове у борта, а пулемёты строчат и строчат, от кузова полуторки летят щепки. На шоссе горят отдельные машины, однако мой автомобиль не загорается, и я лежу невредимый.

«Ну, что, боец, Живой?» – спрашивают меня после обстрела, влезающие в кузов попутчики. – И даже ни одна не зацепила» – удивляются одни. – «Ты смотри… В кузове ни одной целой доски нет, а ему хоть бы хны…», «Ну, ты везунчик!» – говорят третьи. – А я отмечаю, что каждый раз после таких обстрелов в кузов поднимается всё меньше и меньше людей. «Значит, по кюветам остались лежать, – думаю я», а полуторка едет дальше.

После достаточно долгой езды, машина вдруг резко останавливается, Слышатся впереди выкрики: «Минск немцы взяли! Поворачивай на Киев!». Такой информации я не верю. Не может немец за пол дня Минск взять, однако образовавшаяся колонна разномастных, избитых пулемётными очередями машин сворачивает на другую трассу. Едем по ней. Вдруг колонна останавливается, двигатели перестают работать. Установилась необычная тишина. Не слышу ни слова, ни вздоха.

И вдруг кто-то испуганно и тихо говорит: «Немцы».

Везение пятое

Я подтягиваюсь на руках и смотрю через борт кузова. То, что я вижу, немыслимо. На трассе стоит, перерезав её, немецкий танк с крестами, совсем рядом речка с зарослями осоки край берега. Немецкий офицер жестами приказывает всем выходить из машин.

Люди стали прыгать с кузова. Я переваливаюсь через борт, падаю и, не обращая внимания на боль в ногах, ползу к речке. Мне страшно хочется пить. Подползаю и плюхаюсь лицом в воду. Вода заливает рот, нос, глаза. Жадно глотаю иссохшими губами прохладную влагу и окунаю в воду всю голову. Пью бычком. Хорошо. Поднимаю голову и вижу, что вся масса людей, без всякой команды, лезет в эту речку. Я, тоже подчиняясь чувству стадности, лезу в речку и прячусь за осокой.

Рядом со мной, пригнувшись, стоит, судя по одежде, офицер, только без знаков различий. Он придвигается ко мне вплотную и срывает с меня зелёные петлицы. «А фуражку сам утопи и побыстрее, – говорит он и добавляет, – немцы всех пограничников считают коммунистами и сталинскими соколами, так что от греха подальше».

Я делю то, что мне сказал офицер и не напрасно. Вскоре немецкий унтер жестом дёт команду: «Всем вылезать из воды!». Из речки я вылезти самостоятельно не могу. Люди вылезают, а я торчу в воде и даже никого не прошу о помощи. Тут ко мне подходят два дюжих артиллериста, берут под мышки, поднимают и вытаскивают из речки, но не бросают, несут до дороги, где немцы в это время всех выстраивают в два или три ряда. Перед строем расхаживает офицер и что-то говорит на ломаном русском языке про великую Германию и её непобедимую армию, затем велит всем коммунистам, жидам и пограничникам выйти из строя.

Выходят несколько человек, видимо, коммунисты и евреи. Немецкие солдаты шныряют по рядам и выпихивают ещё двух солдат-пограничников в зелёных фуражках и с зелёными петлицами и ещё несколько евреев. Всех отводят в сторону и тут же расстреливают. Оставшихся в живых, криками и пинками, сбивают на дороге в колонну, затем поступает команда идти и вся масса, в основном бывших военных, под дулами автоматов и оскалом рычащих псов, начинает двигаться.

Меня тащат всё те же артиллеристы, потом их меняют два морячка. Как здесь оказались эти морячки? Неизвестно. Потом их меняет ещё кто-то. Палящее солнце быстро изматывает, лишает сил, но меня уставшие люди не бросают. Я среднего роста, но не такой уж и лёгкий. На мне только намокшие в воде бинты сколько весят.

Дорога идёт под уклон и это облегчает труд моих носильщиков. Колонна, похожая на огромное живое существо движется, занимая всю ширину дороги. Иногда сзади и спереди раздаются одиночные выстрелы из карабинов, или короткие очереди из автоматов. До меня доносятся слова: «Пристреливают тех, кто не может, или не хочет идти».

Меня не бросают, люди упорно передают меня из рук в руки и несут дальше, а я думаю: «Сколько эти люди будут меня нести? Насколько у них хватит сил? Кто и что меня ждёт впереди? Кому я нужен, когда немцы запросто расстреливают здоровых и крепких мужиков?».

Вскоре в низине замелькали крыши домов большого села. Колонна доходит до его окраины и останавливается. Все падают на землю, привал. Офицер, показывает тростью на большой дом и говорит: «Это бывший русска болныца, а теперь – немецкий госпитал. Всех, кто нуждается в медицинская помощь, останутся здесь, а здоровые пойдут дальше».

Тут же всех тяжело и легко раненых немцы выводят, или вытаскивают из колонны и бросают за ограду больницы. Меня затащили за ограду артиллеристы и бережно положили на землю. Я мысленно попрощался со своими спасителями. Они мне ответили вымученными улыбками. Немецкие солдаты закрыли ворота, около которых встали часовые. Больше я этих морячков и артиллеристов никогда не видел.

Везение шестое

Весь персонал в госпитале русский. Осматривает меня сам главный врач и хирург по совместительству. С ним санитарка, которая записывает все данные обо мне: где родился? с какого года? и так далее. Другая медсестра разрезает ножницами слипшиеся бинты на моих ногах. Очень больно, но я терплю, это ведь первая квалифицированная медицинская помощь, о ней я даже не мечтал.