Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград.Том шестой. Этот день победы

– Здесь дураков нет, мразь. Одни правдорубы, – майор сгорстил пятернёй его светлые липкие волосы, отодрал упавшую на грудь голову, заглядывая в лицо. – Ну что-о, орденоносец, вспомнил?!

– 100-я дивизия…472 стрелковый полк, 2-й батальон…Комбат – майор Танкаев… – сипло выдавил политрук, проталкивая колючие репьи слов сквозь сухое горло, будто они, выталкиваясь, кровянили гортань. – Что вы…творите, генерал? С кем? А ты-ы..– он укусил взглядом мордатого особиста. – Ты – сука майор!…

Удар кулака ослепил его, но Кучменёв повторил:

– С-сука – ты майор… Причём конченная.

Майор со всей дури снова хрястнул с плеча. Удар оглушил его, но Алексей продолжая висеть на руках дюжих особистов, вместе с кровью схаркнул:

– Пробы…на тебе…ставить негде…Упырь!..

– Твою мать… – криво усмехнулся майор. – А диверсант-то у нас крепкий орешек…С гонором…Уважения с пристрастием требует св-волочь! Ещё рыпнешься…как говно, по стене размажу.

Политрук, удерживая своё помрачённое сознание на грани обморока, пытался протолкнуть ещё слова сквозь разбухшее горло, ставшее похожим на голенище кирзового сапога, но язык разбух во рту, словно его укусила оса.

* * *

Бывший пулемётчик полковой военной разведки майора Ледвига, – капитан Кучменёв – верил в свою удачу. Будучи убеждённым коммунистом, преданным партии, он, тем не менее, верил в своего ангела хранителя, сакральную хранящую силу которого, он чувствовал, всякий раз отправляясь в составе разведгруппы за «языком». Чувствовал он эту, оберегавшую его силу, и когда шёл, как по лезвию бритвы, по минному полю, по опасно-тонкому льду весенней, талой реки… И когда обнаруженные противником под шквальным огнём тащили на себе немецкого офицера. Вражеские пулемёты, как кровожадные хищные птицы, выклёвывали-выбивали железными клювами вокруг боевых товарищей, но его Смерть обходила…ровно берегла для другого особого случая.

…Но вот теперь, эта хранящая его сила, будто иссякший родник, пропала. Не было больше под сердцем этого прохладного родничка, сладкого чувства, оберегавшей силы, что укрывала его незримым щитом и подсказывала выход в безвыходной ситуации. Осознание сей потери – ледяной водой окатило с головы до ног, деморализовало его. Он вдруг ощутил себя ничтожным зёрнышком, попавшим в грохочущие челюсти каменных жерновов…Мальчишкой, под ногами которого начинали сыпаться камни, а сам он колеблется на шаткой кромке, за которой открывалась непроглядная синяя бездна…

…Как только его схватила охрана. Он мастак рукопашного боя, вспыхнул безумной мыслью: раскидать, насевших на него костоломов и бежать! Куда?.. Да хоть к чёрту на рога! Хоть броситься в окно на мостовую вниз головой…и дело с концом! Потому как знал – это премного лучше, чем быть брошенным в каменный подвал, где под неусыпными 2ласками» заплечных дел мастеров, через пару дней признаешься во всём, подпишешься собственной кровью под тем, о чём никогда и не слыхивал! Словом огребёшь по самые ноздри, потеряв имя и честь, навек покрывши себя несмываемым позором: предателя Родины, заговорщика, шпиона абвера, завербованного диверсанта…И ещё возьмёшь на себя грехи целой бочки арестантов, лишь бы перестали огнём-железом пытать, на дыбе с живого шкуру сдирать, да из яиц твоих смётка делать в дверном косяке…Уж эти краснопёрые «знатоки» в васильковых фуражках, ушастых галифе и навакшенных до зеркального блеска яловых сапогах, будь уверен, сумеют доказать: и твою дружбу в засос с разведками «союзных шлюх» – США и Британии… И тайную, греховную связь с нацистской Германией…А хочешь? – с фашистской Италией или злобной муреной – милитаристской Японией.

…Эта дикая мысль крутым кипятком ошпарила сердце…А что?! Крутнуться, вырваться из двойного захвата – ударить ногой охранника, ребром ладони перебить кадык другому, вырвать в мгновение ока пистолет из кобуры третьего, прошивая его нутро с ливером пулей. Бравый наставник майор Ледвиг любил в шутку говорить: «Обидеть фронтовика-разведчика может каждый. Но не каждый может успеть, перед ним извиниться. И ещё хорошо знал Алексей: бывших разведчиков не бывает».

Подумал, сгорстил волю в кулак, готовый к рывку… Но одного не учёл: в личной охране Хозяина, (а в этой спецслужбе числились исключительно офицеры) все были подстать легендарному майору Ледвигу, а то и покруче, – тщательно профильтрованные особистами – из рядов тех же разведчиков, отличников огневой-политической подготовки, а также мастеров рукопашного боя, с холодным оружием в том числе.

…и только Алексей налился решимостью, напряг плечи, как твёрдый ствол ТТ упёрся ему в затылок. Этот аргумент был более чем убедительным. Подавленный и смирный, он обречённо опустил руки. В следующую минуту, на него, как из рога изобилия посыпались вопросы дознания и удары – решающий миг был потерян. А, может, всё-таки нет?

* * *

…Свирепый майор продолжал рассматривать Кучменёва белёсыми, злобными глазами, моргал подслеповато бесцветными ресницами. Но оттопыриваясь, возле жертвы, он разглядывал капитана не всего целиком, а какой-то отдельный его фрагмент, как мясник, прежде чем рубануть топором по туше, выбирает требуемый кусок. Нашёл, и уже примерился ударить его ногой в пах, чётко помещая стопу в промежность, как вдруг все замерли, услышав требовательный стук чубука о столешницу. Вытянулись гусаками во фрунт, взяв равнение на Верховного, словно отлитые из олова. Генерал-лейтенант Власик умолк; слышно стало рваное дыхание политрука, со вздутых губ которого тянулась к полу лиловая слюна.

Политрук всё так же, как куль, висел на чугунных руках племенных выкормышей охраны, отсечённый от прошлого и от будущего, в каком-то затхлом узилище, в какой-то прослойке времени, стиснутой двумя горбами боли. И между этих красных, ободранных до мяса горбов, проглядывалась согбенная фигура Хозяина, сидевшего за столом с зелёной лампой и увлечённо копавшегося с трубкой. Очистив её и продув, он добрался, наконец, до своего любимого табака «Герцеговина Флор». Прихватил желтоватыми пальцами ароматную пряжу золотисто-коричневого табака с зелёным отливом, стряхнул лишнее в резной костяной ларей. Натолкал отмеренную пайку в обугленное жерло трубки, стал утрамбовывать, тепло поглядывая, как на старых кунаков – на другие обугленные трубки, разных размеров и форм, разложенные на столе. И вдруг, будто невзначай, вот только натолкнувшись взглядом на свою охрану, задержал на них долгий, прищуренный взгляд.

…Напоролся на пытливый, немигающий взгляд Вождя и политрук. И внутренне содрогнулся, внезапно почувствовав в нём – свою смерть. Тёмная, зловещая сила хлынула в него из этих прищуренных, полуоткрытых с тёмно-пигментными веками глаз. Окатила изнутри ледовитым потоком. Пропитала каждую горячую клетку, замораживая в ней кровяную каплю. Превратила мозг в чёрный лёд, где, как беспокойная креветка в льдине, застыла ужасная мысль. И когда Он, снова отвлёкся на своих телохранителей, потеряв интерес к нему, и мозг Алексея начал медленно оттаивать, то поселившийся в нём ужас не исчезал, трогал изнутри ледяными перстами.