Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

После догматической молитвы, правоверным разрешается делать «дуа»,

обращаться к Всевышнему с просьбами личными, импровизированными для случая. И Имам просил у Неба:

– О, Алла,.. – если я задумаю что-нибудь неправедное, то отврати мои мысли и удержи мою карающую руку. Если дело правильное, то укрепи мою волю и руку. Прости мне мои грехи… Прости грехи всем несчастным, вынужденным идти моею тропой Войны, тропой Крови, Голода, Огня и Смерти…Аминь.

Но сколько бы ни совершал намазов Шамиль, гнетущее чувство тревоги и обречённости не покидало его обожжённого сердца. И на то были причины…Состояние оставшихся войск и ополчения было крайне тяжёлым, а точнее чудовищным. Люди устали от бесконечной войны и крови; страдания и лишения были столь велики, что они теперь жаждали только мира и спокойствия. Бедность, нищета, голод, болезни и разруха царили везде. Разгромленные войной селения, незасеянные поля, заросшие сорняком и бурьяном сады, сожжённые сакли – не радовали глаз, добивали и без того искалеченные души. Вдобавок, из-за двухлетней засухи и нещадного падежа скота, в горах Дагестана ещё гибельнее усилился голод…

И потому желающих воевать против огромной армии Белого Царя, двигавшейся, как «стальная океанская волна», полная золотом, серебром, хлебом, а главное, – обещанием мирной жизни, оставалось меньше, чем мало, как зерна в дырявом хурджине. Народ был обозлён и изнурён до крайности. Во многих аулах умирали дети, люди питались травой, нищенствовали; были сакли, из которых люди лишь ночью выходили на улицу, потому, что не было одежды. В те годы,

* * *

Волла-ги! Глазами Имама, – преданного своими наибами, израненного войной, – исподлобья следил Седой Кавказ за своими сыновьями.

Горные тропы Чечни и Дагестана с севера на юг вознесли на хребты перевалов десятки тысяч беженцев. Их горла задыхались в проклятиях, из босых ступней сочилась чёрная кровь; стылый ветер горных вершин вздымал лохмотья их одежд, рвал и кусал полы изодранных бурок.

– ХIалаль рукIине куцаль! Так жить нельзя, люди! Куда ведёт нас, Имам? Нам больше нет жизни…Мы пр-рокляты Небом! Аллах отвернулся от нас!! – клокотал народный гнев у сирых костров.

– Вахх! Все наши ущелья дымятся адским огнём пожарищ…

– Урусов больше, чем звёзд на Небе! Больше чем листьев в ичкерийских лесах… Кровью сердца клянусь! Мы все сдохнем…с ним! Все до одного! И все наши дети! – остервенело летело от пустых котлов.

– Заткнитесь псы!

– Закройте пасти, шакалы! Мы не продажные шкуры!!

– Знамя Газавата не выгорает! – яростно свистели в ответ злые плети мюридов. – Помните, что вы горцы! Помните правоверные, слова Повелителя: Малым народам нужны большие кинжалы! Мало иметь отвагу. Надо ещё, чтобы её признал враг! Храбрость – это уменье править не только конём, но и собой!

– Аллах Акба-ар! Победа или смерть! – фанатично взрывались голоса. Но было их меньше, чем мало, как воды в разбитом кумгане.

Билла-ги! Глазами Шамиля, – отчаявшегося в душе, изверившегося в своей правоте и удаче, – хмуро взирало Вечное Небо на горцев.

…Зажатые теснинами тропы были запружены беженцами. Поднимаясь на двадцать восемь петель Анди, безнадёжно изнывали обессиленные на подъёме кони, набухали кровью зрачки подъярёмных молчаливых буйволов и быков; надрывно хрипели понукающие глотки погонщиков. В обозе много умерших стариков. Живые внуки, многих из них, уже убиты в стычках с солдатами и казаками… И мёртвые, тянули за собой живых…Цепляясь друг за дружку, ломались с треском оси скрипучих подвод, арб и кибиток.

…Перешедшие на сторону неприятеля горцы, тут и там, с горных высот, поливали метким свинцом дороги. Выстрел, жгучая боль: будто в грудь, голову или спину ударило жало стальной осы и,…нет человека. Нет героя-защитника. Нет быстрого, как волк-борги, джигита…чьего-то сына, мужа или отца…

Грохоча по вершинам хребтов эхом, взрывались ядра горных единорогов; с бешеным визгом хлестала по скалам и людям шрапнель. Навзрыд плакали отставшие дети, не в силах найти в толчее кормильцев-родителей; не ведая: тех уже нет, после утреннего обстрела.

Да-дай-ии! Третьего дня пронёсся ледяной степной ливень, – вытянутой руки не было видно. Андийское Койсу мутно и многоводно – ревело шайтаном…А впереди мост через поток, обыкновенный горский мост-кью, ещё не готов, не укреплён, как должно. Вай-уляй! Мост рухнул. Пенная стремнина понесла, захлёбывающихся в ужасе людей, вьючных лошадей, мешки и прочий скарб. Кровники-канлы, идущие по пятам, торжествовали над зажатыми в теснинах людьми, добивали несчастных свинцом и кинжалами. Их победный боевой клич, словно, вой волчьей стаи, заглушал предсмертные стоны жертв…

* * *

Накануне снова был ливень, выше Ингиши обрушилась и завалила ущелье скала. Пока расчищали путь, срывая в кровь ногти, остановились беженцы, отягощённые поклажей и вьюками. Люди падали на камни, не в силах подняться. Безумие и ужас…

Отступающие вместе с Имамом беженцы, почувствовали это в полной мере, когда шли по дороге к горе Килятль. Шли двенадцать часов непрерывно, не останавливаясь, не замедляя хода, не подбирая упавших, оставляя их неприятелю, который сплошными массами двигался сзади и через пять-шесть часов стирал следы горских ног, своими сапогами. Стоял зной. Косматое солнце было столь огромно, так огненно и страшно, как будто земля приблизилась к нему и скоро сгорит в пепел в беспощадном огне. Многие обезвоженные, потерявшие счёт времени, шли, ехали с закрытыми глазами, слыша, как движется вокруг них нескончаемый поток: тяжёлый и неровный топот ног, людских и лошадиных, скрежет железных колёс, раздавливающих мелкую гальку и щебень; чьё-то надорванное дыхание и сухое чмяканье запёкшихся губ… И вдруг, протяжный свист пуль. Погонщик ткнулся головой в колени, другой выронил вожжи и тихо сполз под колёса арбы. Гулко полыхнул новый залп, ещё и ещё…

В обозе взбесились лошади, с визгом лягали свалившихся раненных седоков. На краю дороги неистово билась в постромках подстреленная пристяжная, около отряда мюридов с размаху опрокинулась зелёная кибитка и женщины, и пёстрые узлы с одеждой посыпались в жёлто-красную пыль. Над скалами тучей повисло конское ржание, крики, команды, беспорядочная пальба…

С лязгом пронеслась в хвост каравана сотня мюридов. За ней вторая и третья под предводительством сына Имама, – Гази-Магомеда. С деревянным бортом повозки сочно поцеловалась пуля. Две других вгрызлись а спину старика Султи, рухнувшего под копыта своей белоухой клячи…

То была очередная сабельная сшибка с гребенскими казаками, Отхлынувшие от шашек мюридов казаки, грудились возле глинистого угора, перекипали, колыхались в яростной схватке с горцами, как под ветром. Озверев от страха и яри, и те и другие кололи и рубили почему попало: по спинам, папахам, по рукам, по гривам и оружию… Осатаневшие от смертельного ужаса лошади налетали и жестоко сшибались; рвали друг друга зубами, били копытами.