Николай Шахмагонов - Фронтовой санбат

– Ещё бы, – услышал Гулянин за спиной голос командира госпитального взвода.

Обернулся, а там ещё несколько человек и даже Людмила Овчарова пришла. Заинтересовалась рассказом танкиста, и чувствовалось, что хочется ей спросить что-то, но не решается прервать рассказ, ведь вот-вот начнётся самое интересное.

– Так и оказался я в танковых войсках, – приободрившись, продолжил рассказ сержант, воодушевлённый тем, что слушают его медики буквально затаив дыхание.

Да ведь как не слушать?! Всех волновал проклятый вопрос: что же случилось и почему десантники вместо дерзких бросков по тылам врага, вынуждены отбивать превосходящие силы противника уже в пехоте.

– А прибыл в батальон десятого мая, как выяснилось за два дня до наступления. Так что едва освоиться успел. Помню, показывает мне командир, что и как надо делать, водит вокруг танка, учит быстро занимать своё место, а над головой благоухание – черёмуха цветёт. Весна споро началось, ну и надеялись мы, что и наступление споро начнётся. Одиннадцатого числа покормили нас пораньше, а уже часов в восемь вечера отбой объявили. Тревожно, конечно, было, но уже наслушался я, что танк наш тяжёлый не по зубам врагу. Нет у них средств для борьбы с ним. А когда рядом с твоим танком и другие такие же стоят в готовности к бою, вроде, как и уверенность появляется в успехе. Да вы и сами помните, какие надежды минувшей весной были! Вперёд пойдём. До Берлина!

Сержант помолчал немного, готовясь к этапу рассказа, самому главному и самому интересному для тех, кто собрался послушать.

Продолжил также неспеша:

– Поспать нам в ту ночь дали аж девять часов, что редко бывает на фронте, а подняли с началом артподготовки. Мы спокойно, без суеты, позавтракали и приготовились к атаке. Атака началась в 7 часов 30 минут. Команда «Вперёд», и двинулся наш командирский танк чуть позади боевого порядка батальона. Наш танковый батальон был придан одному из стрелковых полков дивизии и поддерживал атаку пехоты. Я был сосредоточен на своей задаче – обеспечении связи командира батальона со штабом полка и с командирами рот. Вокруг грохот боя, но я уже привык к тому, что надо сосредоточиваться на главном, только на главном. Ну как в «пешке», когда не до того, чтобы наблюдать за чем-то иным, кроме вражеских истребителей. Ну а здесь связь…

– А снаряды врага в ваш танк попадали? – неожиданно спросила Людмила.

– Попадали! – сказал сержант. – Конечно случалось такое. Но броня у нас был по-настоящему крепка. Она иногда до красна накалялась в месте удара и от неё во все стороны окалина… Рикошет, снаряд дальше улетал, а броня медленно темнела на глазах.

– Началось то, как сообщалось, споро! – сказал командир госпитального взвода.

– Как сказать, – покачал головой сержант, – я, конечно, всей обстановки не знаю. У меня свои дела – радиосвязь. Да только слышал, что командиры недовольны были началом. Думали, что ударим внезапно, а оказалось, что немцы ждали нашего удара, а потому сопротивление было сильным. К полудню мы смогли продвинуться не больше чем на два-три километра. Несколько тридцатьчетвёрок враг подбил, и они сгорели на наших глазах…

– А экипажи? – вырвалось у Людмилы Овчаровой.

– Экипажи? – переспросил сержант, – всяко. Кто-то успел покинуть танк, а кто и.., – он лишь слабо рукой махнул. – Говорю ж, комбат сразу определ, что нас ждали. Вот так. Ну и дальше быстрого продвижения на нашем участке не получилось. И так продолжалось несколько дней. А вот восемнадцатого мая произошло что-то ужасное. С утра над нами буквально повисли вражеские бомбардировщики. Улетали одни – прилетали другие. В перерывах «мессеры» поливали нас пулемётным огнём. Танкам, конечно, пулемёты не страшны, но пехота несла потери. Помню, комбат сказал, что мы в ловушке. И действительно, откуда вдруг появилось превосходство у врага, ведь перед наступлением нам говорили, что наносим внезапный удар и вскоре будем в Харькове. И ещё слышал – проскальзывало в разговорах комбата с ротными – что продолжать идти на Харьков рискованно, что могут отрезать от своих. Мне то, повторяю, суть событий не была ясна. Но вот это «отрезать могут», насторожило. А нас ещё и девятнадцатого числа гнали вперёд. И по-прежнему стояла задача взять Харьков. Налёты врага были опустошительными, наша авиация появлялась редко. Так прошло два дня. А на третий – двадцатого числа – снова началась наша артподготовка и снова нас бросили вперёд. И снова авиация… Тяжелые бомбы выводили из строя тридцатьчетвёрки. Тут и нашим КВ досталось. Прямое попадание – ясно конец. Ну а если рядом, то бывало боекомплекты детонировали. Видел я как менялось настроение наших командиров, как мрачнел комбат. Потери были велики, сопротивление врага нарастало.

Пройдут годы и будут опубликованы самые различные свидетельства о тех страшных дня, а среди них письмо капитана танковых войск вермахта Эрнста-Александра Паулюса, сына в то время генерал-полковника, а впоследствии фельдмаршала Паулюса. Получивший тяжелейшие ранения в тех боях немецкий капитан рассказывал отцу:

«Русское командование совершенно не умеет грамотно использовать танки. Один пленный советский офицер-танкист рассказывал… Когда Тимошенко наблюдал атаку своих танков и видел, что немецкий артогонь буквально рвёт их в куски, он только сказал: «Это ужасно!» Затем повернулся и покинул поле боя».

Конечно, обобщение сделано в духе немчуры. Не всё русское – или на то время правильнее советское командование – не умело использовать танки. Те, кто хотел использовать правильно это грозное оружие, учились этому, а вот факты из сорок первого года, когда на Украине под чутким руководством Жукова в течение недели было утрачено около трёх тысяч танков, или когда под Минском под чутким руководством Павлова погиб мощный 6-й механизированный корпус, в составе которого было свыше тысячи танков, причём более половины уже новых образцов, или опять же под чутким руководством уже Тимошенко под Смоленском были загублены 5 и 7 мехкорпуса, увы, заставляют поверить в то что писал сын фельдмаршала, осознавшего всю низость и мерзость гитлеровского режима и перешедшего на сторону будущей Германии, которую уже в годы тяжелейшей войны планировал воссоздать Сталин, заявлявший: «Гитлеры приходит и уходят, а немецкий народ остаётся!».

Конечно, рядовые красноармейцы, сержанты, да и командиры, состоявшие в званиях, уже через несколько месяцев ставших офицерскими, многое видели, многое понимали, а недоумение по поводу вот этаких жестокосердных наблюдателей, как Тимошенко, пока оставляли при себе. Оставляли размышления на потом и продолжали мужественно сражаться не за Тимошенко и Хрущёвых, а за свою Советскую Родину.