Николай Шахмагонов - Фронтовой санбат

Он уже начал давить указательным пальцем правой руки на спусковой крючок… Ещё мгновение… И вдруг там, где была головная машина, вырос столб пыли, сквозь который сверкнули языки пламени. Прогремел взрыв, и машина полетела с откоса. Тут же позади неё выросло ещё несколько дымно-пыльных столбов, прорезываемых огненными языками. Автомобили опрокидывались. Бронетранспортёры вспыхивали на месте. Ещё, и ещё, и ещё. А позади Гулянин услышал мощный гул танковых двигателей. Мимо промчались, развёртываясь в боевую линию после выхода из балки, наши родные тридцатьчетвёрки. Они помчались вперёд, ведя огонь на ходу. Первые две или три машины стали утюжить колонну.

Возле дерева остановилась тридцатьчетвёрка с бортовым номером, который показался Гулянину чем-то знакомым.

«Да полно, – подумал он. – Показалось».

Открылся люк, и танкист крикнул во весь голос, обращаясь к Гулянину:

– Уводи своих к Дону, там мы всё зачистили. Но прёт на нас силища большая. Бои здесь будут жаркие. Уводи быстро, – и, захлопнул люк.

Танк рванулся вперёд, и только тут Гулянин вспомнил самый первый рейд по тылам врага, в котором он действовал с разведывательно-диверсионным отрядом десантников. Тогда вот также, в критический момент боя за важный узел обороны, который был приказано захватить и удерживать до подхода наших передовых частей, подоспели тридцатьчетвёрки, когда немцы бросили на высоту пехоту и танки.

«Неужели тот же танкист? Точно… Номер танка…», – он не мог не запомнить номер танка, не мог не запомнить тот же весёлый и задорный голос командира-танкисты.

А Теремрин, который был тем танкистом, руководил боем своего батальона, конечно же, не узнал в военном медике, стоявшем у дерева того, кого он уже однажды спас во время контрнаступления под Москвой. До того ли? Он, получив задачу уничтожить прорвавшиеся к переправе танки, внезапной атакой разгромил вражеское подразделение и двинулся вперёд, на линию господствующих высот. За ним, едва поспевая, выдвигался стрелковый полк гвардейской стрелковой дивизии, в медсанбате которой служил Гулянин.

Постепенно восстанавливалось положение на этом участке фронта. Недавние десантники, ставшие гвардейцами, дрались дерзко, отважно, умело.

Гулянин спустился в балку, зашёл в операционную палатку. Людмила стояла, устало прислонившись к шесту опоры.

Увидев Гулянина, она улыбнулась и на его вопрос:

– Будет жить?

Ответила тихо, но твёрдо:

– Будет!

И услышала непонятное для себя:

– И мы будем жить! Будем!.. А вот если бы не танки… – он махнул рукой, мол теперь всё позади и сказал: – Ну так собираемся. Срочно в излучину Дона, там уже на острове наши работают вовсю.

И по пути к машинам сообщил:

– Помнишь, рассказывал тебе, как нас танкисты спасли в декабре под Москвой? (Эпизод описан в романе «Сталин в битве под Москвой»). Так вот, показалось мне, что тот же самый командир вёл их. По голосу узнал, мы тогда несколькими фразами перекинулись. Он раненых тогда своих просил забрать. И теперь вот вперёд умчался, – бойко говорил Гулякин, почувствовавший необыкновенное облегчение после ожидания налёта врага, после страшного морального и нравственного напряжения.

А Людмила только и повторила:

– Танкисты…

И Гулянину показалось, что она тихонько всхлипнула, и по щеке пробежали слёзы.

Упало настроение и у него. Вспомнил, как переживала Людмила в том самом декабре, когда последняя надежда на то, что, быть может, её любимый Николай Теремрин жив, рухнула. Именно он, Гулянин, пытался вселить эту надежду, убеждая в том, что письмо от командира бригады документ не официальный, что погибшим её жениха никто не видел, а видели лишь как вдалеке на нейтральной полосе сгорел танк. Впрочем, её и не могли прислать официальное извещение. Он же посоветовал написать письмо матери Теремрина, поскольку адрес она знала – очень простой сельский адрес, тем более село уже было освобождено. Но ответ пришёл не от матери. Она уехала перед самой оккупацией к родственникам, но перед отъездом, как сообщили сельчане, получила извещение о геройской гибели сына.

Сколько ошибочных вестей, вестей, порой, страшных, леденящих душу, приносила война! К перенапряжению физических сил, к горю реальному, к буйству смерти на полях сражений, прибавлялись перенапряжения моральные, прибавлялись вести чёрные, вести страшные. И всё это мог выдержать только один народ в целом свете – русский народ, объединивший в себе все народы необъятной Советской Державы. Всё это могли выдержать русские воины, сражавшиеся с озверелыми нелюдями, всё это могли выдержать только русские женщины, которым выпало и воевать, порой наравне с мужчинами, и ждать своих любимых, своих мужей, сыновей, отцов, братьев с фронта, пугаясь каждого стука в дверь почтальона, приносившего не только радость фронтовых треугольников с добрыми весточками, но и раздирающее душу горе похоронок.

Только русский народ мог выдержать удар объединённой Европы, именно объединённой Европы, ибо все страны, уничижительно пресмыкаясь перед германским рейхом, ковали для него во имя несбыточных надежд на победу над Россией, и смертоносное оружие, и снаряжение, и предоставляли продовольствие, а зачастую посылали в банду Гитлера и своих омерзительных нелюдей, встававших к строй сатанинского сборища, именуемого вермахтом, люфтваффе и прочими омерзительными кличками. Вся эта свора нелюдей готова была служить рейху в надежде поучаствовать затем в дележе несметных ресурсов России. И лишь горстка людей оставалась на западе в это роковое время. Во Франции, к примеру, она ограничивалась Шарлем де Голлем, да летчиками «Нормандии», сражавшимися на советско-германском фронте. А остальные? Ну разве партизаны, которые честно воевали, а не изображали войну. Ну, а во враждебной веками Англии и в заокеанском монстре к людям можно было отнести разве тех, кто в необыкновенным мужеством участвовал в героических конвоях, но, увы, не тех, кто эти конвои сопровождал, ибо летом сорок второго англо-американские хвастливые моряки бросили конвой PQ-17 и бежали при одном извести о выходе им наперерез германского линкора «Тирпиц». А вот командир советской подлодки Николай Александрович Лунин, в то время капитан 2 ранга, а впоследствии контр-адмирал, вышел один на один против линкора с огромным охранением, и нанёс удар двумя торпедами, после которого «Тирпиц» ушёл на ремонт и так более в боевых действиях не участвовал.

Каждый день жестокой войны сил Света и сатанинских сил тьмы отмечен героическими подвигами советских воинов, каждый день может быть вписан в равной степени в боевую летопись России.

И в тот знойный летний день сорок второго подвиги вершились ежечасно и ежеминутно.