Алия Амирханова - Марина

А в палате у Марины милиционер, между тем, вёл допрос девушки.

– Итак, Никитина, ты утверждаешь, что за так просто, без причины детдомовцы избили тебя. Почему же они не делали этого раньше?

–Почему, делали, но так сильно впервые… Раньше Маргарита была жива. Она заступалась

– Маргарита – это дворничиха, которая?

– Да.

– Мой тебе совет, и передай своим покровителям: это дело лучше замять. Война закончилась недавно, дети остались сиротами, потому что их родители героически сражались за Родину, а не то что некоторые, вроде твоей мамки. За что им тебя любить? Фашисты издевались над их близкими. Пойми ты это, дура и терпи.

– Чем они сами лучше фашистов, если такое творят? – тихо произнесла Марина.

– Ты что такое говоришь! – лицо милиционера перекосила злоба. – Детей героев фашистами обозвала! Да я тебя сгною в тюрьме! – и он в негодовании встал со стула. – Мало они тебя!..

В это время в палату вошёл Семён Давидович.

– Что за крики, товарищ милиционер? Вы почему нарушаете режим больницы? – и врач строго посмотрел на милиционера.

– На каком основании Никитиной предоставили отдельную палату? Она что, ваша знакомая?

– Ей была предоставлена отдельная палата по медицинским показаниям. Ещё вопросы есть? Если нет, то покиньте помещение. Больная должна принять процедуры. Очень жаль, товарищ милиционер, что во всём этом деле вас заинтересовала лишь отдельная палата, а не состояние больной.

– Чёрт знает, что творится в этой больнице! – и милиционер, хлопнув дверью, выскочил из палаты.

Марина тихонько плакала. Семён Давидович подошёл к девушке и присел на край постели.

– Не плачь, милая. Мы тебя вылечим, краше прежнего станешь, а что касается милиционера, так у него профессия такая – подозревать всех. Всё будет хорошо, – и Семён Давидович вышел из палаты.

Он шёл по коридору, и тревожные мысли не покидали его.

Что всё будет хорошо, так это вряд ли… Что тот служака представит всё в негативном свете, это не вызывало сомнения. Милицейский начальник сообщит в высшие инстанции – это тоже реальность. Машина фабрикации дела закрутилась, она будет лишь набирать обороты. И это тоже факт.

Такие нерадостные мысли тяжёлой ношей легли на плечи доктора, и весь он как-то согнулся, походка стала медленной, взгляд потух. Он боялся, но конечно же, не за себя – за сына, тот уже совершеннолетний. Как он перенесёт эти лживые обвинения, которые будут базироваться на человеческих пороках, таких как трусость, угодничество, желание выслужиться любой ценой? Как он перенесёт открытое проявление несправедливости и собственное бессилие что- либо изменить?.. Не сломается ли?

Марина уже как месяц лежала в больнице. А между тем, занятия в школе закончились и началась подготовка к экзаменам. Для Марины и Лёни они были выпускными, молодые люди заканчивали десятый класс.

Семён Давидович собирался к директору школы. Директрисой была Елена Аркадьевна – женщина пятидесяти лет, в прошлом фронтовичка, дошедшая до Берлина и имеющая множество наград. Семён Давидович хотел попросить у неё разрешение для Марины сдавать выпускные экзамены. Конечно, девушка пропустила много уроков, но к счастью, его сын Лёня учился в школе только на «отлично», и он помог Марине устранить пробелы в знаниях. Опираясь на всё это и надеясь, что Елена Аркадьевна помнит, как он однажды, можно сказать по кусочкам, собрал руку её дочери после неудачного падения с высоты. Он сделал девушке сложнейшую операцию, так хорошо, что лишь пара незаметных шрамчиков остались свидетелями произошедшего. Разумеется, доктор нисколько не кичился подобным успехом. Если говорить честно, то успехов у него было достаточно. Он просто вспомнил об этом случае, лишь собираясь в школу. Семён Давидович надел свой костюм с орденами, которых было у него тоже много. Жена, увидев на муже парадный костюм забеспокоилась.

– Сёмушка, сегодня не девятое мая, по какому случаю ты так нарядился? – встревожено глядя ему в глаза, спросила она.

– Не беспокойся, Софьюшка, я всего лишь иду в школу, – ласково ответил он, нежно поцеловав жену в лоб.

– Проблемы у Лёни?

– Нет, нет, я по другому поводу.

– Значит, насчёт Марины… Сёмушка, вылечил и хватит! Выпиши девушку, и всё забудем, как страшный сон. Я прошу тебя! – в её глазах стояли слёзы, и женщина встала на дороге, мешая мужу открыть входную дверь.

– Софья, – серьёзно сказал он, – знаешь, почему не всех евреев уничтожили в оккупации на этой войне? Молчишь? Я тебе скажу. Потому что нашлись добрые, смелые, порядочные люди, – нет слов, чтобы выразить высоту их души, – которые, рискуя своей жизнью, спасали их. Рискуя своей жизнью, помогали. Понимаешь? Я не смогу жить, зная, что не всё, что мог сделать, – сделал для этой девочки. Не смогу смотреть в глаза сыну, – и Семён Давидович, мягко отстранив жену, открыл дверь и ушел.

Был тёплый весенний день. Солнце стояло высоко, но ещё не жарило. Деревья только начинали просыпаться от долгой спячки. И если подойдёшь к ним поближе и прижмёшь ухо к пока ещё чёрному стволу, то услышишь, как внутри, по одному ему известному ходу, поднимается вверх, беря своё начало в Земле, живительный сок, который, проникнув в каждую веточку, в каждый уголок дерева, выльется потом бурным ростом листьев и цветов. Запах весны уже чувствовался вовсю, хотя деревья пока ещё не цвели.

Семён Давидович вошёл в кабинет директора школы. Елена Аркадьевна была одна и что-то писала. Увидев гостя, приветливо улыбаясь, встала из-за стола и пошла ему навстречу.

– Давненько вы у нас не были Семён Давидович, какими судьбами? – сказала она, протягивая мужчине руку для приветствия. – Лёнечка – гордость нашей школы.

– Здравствуйте, – Семён Давидович пожал директрисе руку. – Я не по поводу сына.

– Да вы проходите, садитесь, – и Елена Аркадьевна рукой указала на стул, а сама прошла на своё место. – Что, говорите, вас привело к нам? – напрямую спросила директриса.

– Я по поводу Марины Никитиной. Как вы уже знаете, она лечится в нашей больнице. Я её лечащий врач, – с улыбкой, доброжелательно начал Семён Давидович, но директриса не поддержала его и сухо ответила

– А что Никитина? У неё много пропусков, и она останется на второй год.

Тогда Семён Давидович сменил тактику. Он не любил, когда его держали за простачка. Всем были известны причины пропусков Марины и их последствия, и директриса прекрасно понимала, что не за таким ответом пришёл он сюда. Ещё больше он не любил, когда ему ясно давали понять: тебе ли, еврей, соваться… И потому уже менее доброжелательно, но всё же вежливо Семён Давидович продолжил.

–Понимаете, в чём дело: Никитина не просто болеет, её жестоко избили. У нас – в стране социализма. А ведь мы самая гуманная страна в мире. И тут такое. Я думаю, не дай Бог, информация просочится в прессу, а если в зарубежную?