Анатолий Мусатов - Счастье, утраченное навсегда. Рассказы

Василий Иванович, чуть прикрыв веки, глядел в окно. Ярко-красные сполохи кленовых ветвей, мечущихся от резких порывов осеннего ветра, проявили в памяти те горячие, сумасшедшие по накалу и страсти, дни. Так же было и тогда, такие же красные листья лежали на груди его дружка, Гриши Дубровина, когда его вынесли из боя. Уже в медсанбате Гриша, держа его руку в своей лихорадочно дрожащей руке, шептал запекшимися от жара губами: «Живи, Васька, ты уже… оплатил свой счет… у нее…».

В отпуск Василий так и не поехал. Наутро жестокая и долгая бомбежка предварила мощное немецкое наступление. Силы были неравны. Истерзанная изматывающей обороной, понеся большие потери в людях и технике, бригада с боями отступала. Хмурые и усталые солдаты, меся грязь, зло матерились, проклиная фашистов и тяжелый солдатский труд. Но они отступали с надеждой вернуться. У каждого из них была своя надежда, дающая силы выжить и победить…

Василий, зажав в руке маленький треугольничек письма от Тани, как молитву повторял: «Я думаю о тебе все время, я не забыл тебя… Ты не бойся, я выживу… я вернусь… Таня… Таня…».

Целый день Алешка был напряжен и взвинчен. Ожидание поездки на море, наконец-то, подошло к концу. Но предчувствие какой-то неприятной случайности, как это бывало уже не раз – то колесо спустит, то отцу срочно понадобилось перебрать что-то в моторе «Запорожца», то мама, укладывая вещи по чемоданам, разражалась причитаниями по поводу отсутствия какой-то тряпки, без которой она ехать на отдых не может, заставляло его мучиться до последней минуты.

Сегодняшний вечер преподнес сюрприз намного серьезнее и коварнее. Младший, Витька, вдруг закапризничал, загундосил и маленькая его рожица стала приобретать цвет вареной морковки. Мать озабоченно щупала его лоб, пичкала порошками и каплями, но к позднему часу брат все равно проявлял неумолимые признаки жестокой простуды.

Мать и отец, с тревогой осматривая свое болезное дитя, в раздражении набрасывались друг на друга с криками: «Это ты его накормил мороженым! Говорила, не давай, так куда там!», – с отчаянием вскрикивала мама. Весь ее вид говорил, что виновник срыва отпуска не есть ее неразумное чадо, а только он, муж-недотепа, скормивший детям по огромной порции пломбира. «Да ты сама, что ли, не знала, какой Витя хиленький! Я тебе говорил – не давай ему пить холодное молоко! Помнишь, утром…» – огрызался отец.

Самому же Алешке не было никакого дела до причины, по которой его неразумный братец вздумал заболеть. Он страшно обозлился на Витьку – вздумал такое выкинуть, чтобы только навредить ему. Алешка знал вредный характер братца, а потому пребывал в полной уверенности, что тот нарочно сожрал и мороженое, и наглотался холодного молока. И теперь, по его милости, накрывается такая долгожданная поездка к морю.

Но все ужасные предчувствия и треволнения родителей утром развеялись как прошедший беспокойный сон. Витька встал бодреньким, егозливым непоседой. Мать с облегчением вздохнула: «Ну, слава Богу!.. Пронесло!».

Собрались вмиг, без лишней суеты, благо с вечера родители, причитая и перебраниваясь, дело делали – все нужное было загружено, приторочено на крыше и уложено в пасть «Запорожца»: багажное отделение этой превосходной машинки находилось спереди, под его капотом.

В шесть утра, по распоряжению отца, не желавшего ехать по жаре ни минуты, они двинулись в путь. Раннее утро, беспокойная ночь и пережитое волнение сделали свое дело – дети через полчаса уже спали сном невинных агнцев. Мать тоже дремала, но в полглаза, не доверяя своему супругу такое ответственное дело, как вести машину. В минуты сомнения в правильности выбранного действия мужа, она, выбрасывая перед его носом маленькую, изящную ручку с неумолимостью милицейского жезла, вскрикивала: «Вася, ну ты что! Не видишь, как этот идиот несется! Не надо обгонять их, мотор слабенький, пусть они торопятся к своему концу. А мы потихоньку доедем…».

Алексей в свои одиннадцать ясно понимал написанное на лице отца упрямое нежелание дать себя обогнать какому-то «Москвичу». Ну и что, что их машина – «инвалидка», выданная отцу как инвалиду войны! Он не понимал, что в ней плохого. Алешка был влюблен в эту горбатую коробочку со всей страстью и пылом первого чувства.

Дорога Алешке была знакома. Две предыдущие поездки оставили в его памяти только бесконечную серую ленту, которая почему-то никак не хотела кончаться. Ночи они проводили в степи, которые начинались уже к вечеру первого дня. Он хорошо помнил свой восторг от огромного, бездонного купола черного неба, усеянного ярчайшими блестками разноцветных огней. Эти огни были так близки к нему, что Алешку поначалу подмывало встать и запустить в эти многоцветные рои камешек. Он прекрасно знал, что сбить звезду нельзя, но нетерпение его было столь сильным, что он зажмуривал глаза, пытаясь хоть так угомонить свое несбыточное желание. А едва он смыкал веки, как сон делал свое дело и Алешка, просыпаясь утром, ничего не помнил о своей страстной мечте.

Перед первой ночью, когда вечер сгустил воздух до мерцающей сини, отец съехал на обочину.

– Все на сегодня, почти семьсот километров отмахали. Катя, выходи и поищи съезд, а то я что-то из машины не вижу.

Жена скоренько выскользнула из машины и ее белое платье ярким факелом засветилось в свете фар. Алешка вознамерился было выбраться вслед за матерью, но отец упредил их:

– А вы сидите в машине, не то заблудитесь, где вас потом искать? К утру одни косточки останутся, волки и лисы живо с вами разделаются. Слышите, как они воют в степи.

– А как же мы будем ночевать? Они что, нас не съедят разве? – в ужасе всхлипнул Витька.

– Нет, нас они не тронут. Я с вами, а они взрослых бояться, – с хитрой усмешкой ответил отец, старательно выруливая за белым платьем Катерины.

Алешка вдруг испугался, что мама заведет их в какое-нибудь место, где полным-полно волков и лис. Она-то не знает этих хитрых и коварных зверей. Сам Алешка хорошо изучил их страшные повадки по сказкам, которые читал во многих красиво раскрашенных книжках. Он обеспокоенно повернулся к отцу:

– Пап, а мама не попадет к волкам и лисам в пасть? Она ведь там одна идет.

Отец очень смешно издал несколько кашляющих звуков. Отдышавшись, он сказал:

– Не бойся, мой хороший. Там, где мама, там диких зверей нет. Они ее боятся до смерти. Когда мама впадает в обструкцию, мне иногда самому становится страшно, хуже даже, чем было на войне.

Почувствовав ту силу убеждения, с какой отец произнес эти слова, Алешка сразу обрел уверенность и спокойствие в благополучном исходе ночевки. Он обернулся назад, – не слышал ли братик последние слова отца. Но тот уже давно, (по частому выражению мамы в адрес отца) «дрых, как сивый мерин».