Сергей Ковальчук - Великая Отечественная война глазами очевидцев

А вскоре меня отправили и привезли опять в Сталинградскую битву. Опять все сначала. Но обмундирован я был уже не так, как раньше. Такого обмундирования я больше не видел. Подшлемник – тройная толстая вязка из натуральной шерсти. У меня снаружи оставались только глаза, а все остальное лицо было закрыто.

Дальше. Толстые ватные штаны, толстая ватная телогрейка. Причем штаны были очень высокими, на живот залазили и перекрывались телогрейкой. А поверх всего шинель. Ушанка хорошая на уши завязывалась, сверху каска. Вот в таком виде я попал на передовую. Мы были так близко к немцам, что слышали их разговоры.

Перед Новым, 1943 годом, я попал в 619-ый стрелковый полк 203-ей дивизии 3-ей гвардейской армии. Ее командующим был генерал Лелюшенко, знаменитый танкист в обороне Москвы был назначен командующим нашей стрелковой армией. Он «рвал и метал», ходил всегда в танкистской кожанке. Но замечательный был, конечно, командир.

У меня командир роты был моложе меня, командир батальона моложе меня. Лейтенанты, которых досрочно после девятого класса выпустили.

В новогоднюю ночь с 1942 на 1943 год меня послали в боевое охранение. Мороз больше двадцати. Одеты мы были как я уже говорил. Но один дефект у меня был, я был в ботинках. Не хватило валенок. По опыту я выбирал ботинки размером с запасом, ноги обматывал газетами, которые нам привозили комиссары. Но все-таки было сомнительно.

Командир посмотрел и говорит:

– Нет, дайте ему караульные валенки.

А это такие валенки, которые подходят всем, толстые. Я надел эти валенки и говорю:

– Я радист.

– Радистов не надо. Немцы по радистам бьют.

Вот такой был уровень радио. Некоторые утверждают, что наша армия к началу войны вся была оснащена радиостанциями. И приводят цифры, сколько было радиостанций. Да, так было в документальных отчетах. Но их не было совсем. Даже у танкистов. А у танкистов если и были, то только на прием. А он командиру не мог ничего сказать. Тоже самое было и в авиации, я потом встречал летчиков.

Так вот, сколько уже времени прошло до того времени, как я прибыл, с начала войны, а все еще была боязнь этих радиостанций. А у немцев с первого же часа была полная радиосвязь, происходила увязка действий всех видов войск.

А у нас первое время связи не было вообще никакой. Нет провода – все! И вот тут я, радист, мне говорят: «вот тебе катушка, вот тебе телефонный аппарат, и ползи в боевое охранение».

Ну, снега огромные были. Мы по ним подползли близко к немцам. Наблюдатель в бинокль стал наблюдать, и увидел, что идет тяжелый немецкий мотоциклет и на нем установлен крупнокалиберный пулемет. Я об этом сообщаю в батальон. Говорю, что так и так.

Командир говорит:

– Разрешаю выпустить три мины.

Все мины были на счету. Боеприпасы не успевали подвозить. Выпускают мины, накрывают мотоцикл. Все, мне в личный счет записывают это. Это попало потом в книжку по истории нашей дивизии. Она у меня есть. И вот с этого я начал.

А мне потом мой сержант говорит:

– Больше двух недель не продержишься. Никто не выживает.

Я ему говорю:

– А ты?

– А я больше, потому что я сержант.

Я спрашиваю:

– А какая разница?

– А вот увидишь.

И в такой переделке я раньше никогда не бывал. И это мы наступали, это уже было наше наступление, когда окружали немцев и отрезали их. Под Новый год мы уже продвинулись довольно далеко. И вот в этих снегах, пока меня не подстрелили и не ранили, кроме мороза мы ничего не видели. На снегу в мороз.

На новом месте первым делом разгребаем снег. Второе. Берем кирки у саперов и долбим каждый ямку, окоп. Примерно по грудь, так, чтобы втиснуться туда в этой толстой шинели и во всем. Землю впереди себя выкидываешь, она замерзает в бруствер, и вот там ты сидишь.

Питание. Старшина на себе тащит термосы с горячим питанием. Потому что Рокоссовский сказал: «горячее чтоб было! У немцев есть, и у нас чтоб было, как хотите!»

А как хотели? Резали колхозных коров, варили мощный суп, заливали в термосы. И старшина в маскхалате на себе волок эти термосы в окопы и нам раздавал. А буханки хлеба… У немцев каждая буханочка была замотана в специальную фольгу. И хлеб такой, что не черствеет.

У нас обычная буханка, как камень. Ее можно было только рубить. И что делали? На саперную лопатку выливали весь жир из этого супа, снизу подкладывали немецкую спиртовку (а у них она была для разогревания консервов, такая раскладная коробочка, и в ней сухой спирт), которые у нас были в качестве трофеев. Лопатку греем, жир плавится. Туда крошим куски этого хлеба, он разогревается. И всю эту кашу в себя.

И еще одна интересная бытовая подробность. Следили за вшивостью. Двадцать градусов мороз. Нам притаскивают белье. Раздеваешься догола и меняешь белье.

Но самая главная подробность не в этом. А в том, что мы наступали по немецкому «морозному пути», который немцы протянули, как я потом понял, длиной в сто восемьдесят километров. Между Доном в том месте и ближайшей, допустим, станцией железной дороги «Морозовская», никаких дорог не было. Тем более зимой. Потому что сугробы.

А немцы построили идеальную, с раздельными полосами и местами для переезда дорогу. Замечательно укатанную. И они ее каждый день поддерживали. Вдоль дороги были вешки большие. Через каждые десять вешек висит телефон. Радиотелефон с большой трубкой, и связь поддерживается.

И вот по этой дороге мы наступали. Пока не уперлись в одном месте в речку под названием Быстрая. Она была с крутыми обрывистыми берегами. Подходим к этой речке, устанавливают артиллерию, нас переправляют на ту сторону и там мы долбим себе вот эти ячейки, окопы.

Я вырыл себе этот окоп. Вижу в речке наш танк, который в ней все-таки утонул по башню. И вдруг мы слышим (а все это делали ночью), что был обрыв. Я пополз устранять обрыв. У немцев были специальные инструменты: кусачки там, нож для зачистки. А у нас ничего.

Я говорю:

– А как я обрыв зачищать буду?

– А ты этот провод под прицельную рамку карабина, и дерни.

Я говорю:

– Так я после этого попадать перестану.

– А здесь из карабинов не стреляют.

Я говорю:

– А зачем тогда мне карабин?

– Ну, на всякий случай.

Я говорю:

– Так рамка погнется!

– Чудак, ею откусить можно. Засунь провод, стукни сверху и откусит.

И вот когда я полз и чинил эти обрывы, думаю: «свой конец я держу в руке. А где тот конец?» А кругом снег и нужно быстрее наладить связь, потому что остались без связи. Нет связи с артиллерией.

Вот находишь… причем провод был стальным, не алюминиевый какой-нибудь или медный, как у немцев, да еще в красненькой обмотке пластилиновой, чтобы находить, а самый черный такой. Находишь, они колючие, у меня на пальцах гнойники были все время. Вяжешь этот узел, рубишь, все завязываешь, и обратно.