Сергей Ковальчук - Великая Отечественная война глазами очевидцев

Мы не понимали, что это такое. Мы не знали, что есть такая республика. А перед этим, за пять километров, было русское село. Там ни кола, ни двора. Одни дома черные, и ни ограды, ни деревца. А тут все усажено, прекрасные хозяйства. Ничего не понимаем.

Ну, нам местные объяснили, что всех немцев поголовно, включая и партийное начальство, невзирая на лица, за двое-трое суток всех выселили как потенциальных врагов. Якобы немцы туда десанты сбрасывали. А уже командир нам объяснял, что да, десанты были. Но местные жители утверждали, что никаких десантов не было.

Наконец, пришли мы в Саратов. И первое, что мы увидели… нас послали скалывать на путях лед, пока переформировывали. И патрулями ходили по улицам Саратова. По центру, по улице Чернышевского. Идем по одной стороне улицы. Нам говорят: «по той стороне поляки, с ними не общайтесь!»

Смотрю – «попугайская форма». Мы во всем сером, а там «конфедератки», погоны, которые, как мы считали, только у врагов. Это было польское войско Андерса, как потом мы узнали. Вот такое было впечатление.

И это войско прошло через Иран в Африку, а оттуда в Италию. И вот, знаменитый Монте-Кассино, там была битва, где эта армия показала себя. Больше, чем половина ее погибла там, но они взяли это Монте-Кассино, и тогда пошли уже они через Италию дальше, на север.

У поляков это Монте-Кассино играло очень важное значение. Есть такая песня: «Красные маки Монте-Кассино». И вместе вот с этой армией Андерса разрешено было взять поляков, которых мы взяли в плен. Они записывались все, даже полуслепые, лишь бы выбраться из Советского Союза. Потому что они как на каторге здесь были. И среди них был тот, кто стал потом президентом Израиля.

А почему через Иран они пошли? Потому что половина Ирана по договоренности была оккупирована нашими войсками, а вторая половина английскими. Чтобы немцы не вошли. И уже после войны там были. И вот, наш завод, ГАЗ, получал по Ленд-Лизу автомобили в разобранном виде как раз через Иран. Привозили в разобранном виде, а в Горьком уже собирали десятки тысяч «Студебеккеров», «Доджей» и «Фордов».

И в феврале 1942 года нас переформировали, одели в новое «с иголочки» обмундирование. Зимняя форма, рукавицы с «одним пальцем». А морозы тогда стояли под сорок градусов. И пошли мы. Шли всю дорогу только ночами, а днем отсыпались у местных жителей. Но это целая история, я не буду рассказывать. Потому что нас сформировали, посадили в эшелон. В «телячьи» вагоны. В центре вагона железная печка, нары. И очень быстро привезли на фронт. В Воронежскую область, в Касторное.

Это начало февраля, снег, нас всех выгрузили. Больше половины батальона уже была из новых, но и много было еще тех, с кем я начинал. Приезжаем, и нам говорят: «разбирайте каждый помещения!»

А почему? Потому что жителей нет, все убежали и дома стояли пустые. Нам досталось какое-то помещение. Мы туда входим. Что такое? Дверь заперта. Сорвали замок, а комната на метр в высоту набита трупами убитых. И нам пришлось их всех вытаскивать и занимать это место.

И я помню, 23 февраля мы еще там были, День Красной Армии. И в армейской газете было напечатано выступление Рузвельта. Я его запомнил. Он объяснял, почему демократические страны всегда проигрывают войны. Потому что у фашистов нет никаких ограничений, они считают, что можно творить что угодно и использовать любые средства. А слабость их, демократов, в том, что они даже в этих условиях должны были проявлять человечность.

Ну, нам это читать было смешно, но он так в этом всех убеждал. Поэтому у фашистов было преимущество. А преимущество американцев было в том, он писал, что они экономически сильнее. Они помогут Ленд-Лизом, и на просторы Советского Союза будут переброшены заводы.

И вот, когда мы там оказались, то мы поняли, что Ленд-Лиз уже действует. Мы уже увидели американские машины. Там мы были недолго и нас в марте перебросили на юг, в Харьковскую область. Там организовалось огромное наступление.

Наш строительный батальон строил там десятки дзотов, минировали. Все это подготовили и пошли в огромное наступление. Это наступление было уже в конце апреля – начале мая. И наши войска очень быстро продвигались. Немцы отступали. И когда продвинулись совсем далеко, они отрезали. И опять сотни тысяч пленных.

И опять наш батальон не попал в этот «котел». Почему? Во-первых, мы были строителями. А это значит, что мы не в самом авангарде были. Мы построим, и назад отходим. Я лежал в это время в госпитале. Прибегает туда наш боец, и говорит мне:

– Борис, командир сказал срочно уходить!

– Почему?

– Мы отходим!

Я говорю:

– Так я же в нательном белье. А потом, у меня нет противогаза.

А за противогаз тогда спрашивали, как за оружие. Но оружие сдал, а противогаз с собой.

– Да какой противогаз? Найдем потом. Беги вот так, в чем есть!

Это было летом, я прибежал, меня обмундировали, противогаз простили. И мы стали отходить. И отходили мы в сторону Сталинграда. Началось отступление. И вдруг, мы узнаем, что немецкие танки из Воронежа уже на сотни километров по степи продвинулись.

А мы отходим. Никаких танков я не вижу, неизвестно где они. И нам дали задание. Там поперек нашего пути было очень много речушек. И мы должны были минировать мостики через них, отходить на ту сторону, и как только покажутся немецкие танки, взрывать мостики.

Неважно, что на том берегу еще находятся наши войска. Взрывать, и все. Вот так мы стали отступать. 7 июля нам объявили, что теперь мы находимся не в составе Юго-Западного, а в составе Сталинградского фронта. Приехал Рокоссовский, о нем уже слава ходила между нами: что вроде заботится о бойцах, и что умный. Но я его не видел.

И мы подошли к Дону. На том берегу станица Вешенская, нам показали, в каком доме жил Шолохов. На этой стороне так называемые Баски. Переправа, которая вся была забита переправлявшимися машинами. И нам было велено занимать оборону на том берегу. А немцев еще нет.

Вдруг прилетают несколько десятков «Юнкерсов», пикирующие, и в этот раз они в переправу с первого захода попали. Вот насколько в Киеве они никак не могли попасть, такая же цель, тут они разорвали переправу, все с нее посыпалось.

Нам было велено с машин слезть, они должны были идти в обход. А мы должны были здесь форсировать. А я плавать не умел.

Вообще-то я рос ребенком хилым, меня мама еле выходила, я был «дохлым». Не зря на той каторге я чуть не умер. И еще плавать не умел. Такой вот был боец.

Но мы строители. Леса нет, из чего плоты делать? Посрывали все ворота, все, что только могли деревянного, взяли, тут же сколотили плоты. Потом съездили на тот берег на лодке, натянули трос, и стали переправляться. А Дон весь кипит от разрывов. Теперь нас еще и из пулеметов обстреливали.