Сергей Александров - Крылатые танки

Рано утром 21 июня 1941 года я поехал в Дом Красной Армии. Здесь должен был состояться партийный актив авиационного гарнизона. Все прибыли вовремя, за исключением представителя округа. Но вот появился и он. В десять ноль-ноль актив начался. Первое слово предоставили прибывшему из округа корпусному комиссару. Он говорил о международной обстановке, о необходимости всемерно повышать боевую готовность, о задачах, которые стоят перед авиаторами. Я слушал рассеянно. Голова была занята другими мыслями: чем вызван приказ о срочном рассредоточении самолетов на полевых аэродромах, о тщательной маскировке стоянок и усилении боевого дежурства? Предстоят учения? Не похоже. Да, чего-то докладчик не договаривал.

В президиум собрания поступило много записок. Корпусной комиссар начал отвечать на них сразу же после доклада. Вот он развернул сложенный вчетверо голубой листок, немного подумал и, улыбнувшись, сказал:

— Многие товарищи спрашивают меня, будет ли война. Отвечаю…

Но ответить он не успел. К нему подошел дежурный по ДКА и вручил телеграмму. Корпусной комиссар внимательно прочел ее, шепнул что-то председателю собрания и, повернувшись снова к сидящим в зале, сказал:

— Извините, товарищи, мне приказано немедленно вернуться в штаб округа.

Партийный актив перенесли на 2 часа следующего дня. Все стали расходиться. Командиры эскадрилий Н. Г. Беличенко, А. С. Бузунов, А. И. Кузнецов и я покидали зал последними.

— Хорошо, что в отпуск не уехал, — сказал Беличенко. — В воздухе грозой запахло.

— Точно! — поддержал его капитан А. Бузунов. — Знакомый пограничник недавно рассказывал мне, что немцы сосредоточили на нашей границе крупные силы.

— Пусть только сунутся! — зло отозвался Кузнецов. — И, обернувшись ко мне, спросил: — Верно я говорю, товарищ полковник?

— Правильно! — одобрительно ответил я. — У нас есть чем ответить ударом на удар. Танки и самолеты превосходные. А о людях и говорить не приходится.

В моих словах не было ни капли преувеличения. На весь мир прогремели имена героев Хасана, Халкин-Гола, Ханко. Мы гордились нашими замечательными летчиками, артиллеристами, танкистами и пехотинцами. Исключительное мужество и высокое мастерство продемонстрировали наши соколы в небе Испании и при штурме линии Маннергейма.

Лично мне довелось участвовать в финской кампании. Я тогда командовал полком дальних бомбардировщиков. Ведущим первого звена у меня был капитан И. В. Голубенков — смелый и хорошо подготовленный летчик. Мне нравилось его упорство в освоении новой авиационной техники и способов ее боевого применения в сложных условиях.

Заговорив о И. В. Голубенкове, невольно вспомнил случай, происшедший с ним в 1938 году.

Наш бомбардировочный полк, базировавшийся под Москвой, готовился к Первомайскому параду. Почти год экипажи отрабатывали групповую слетанность. Все шло нормально. И вдруг за три дня до праздника командир авиабригады полковник М. П. Казьмин объявил мне, что Голубенков отстранен от полетов по состоянию здоровья.

— Но ведь он ни на что не жаловался.

— Мало ли что, лицо у него бледное, нездоровое, — стоял на своем Казьмин.

— Михаил Павлович, — взмолился я, — вы же прекрасно знаете, что такое ведущий. За два-три дня его не подготовишь. Может сорваться вылет всего полка.

— Решение уже принято, — холодно ответил комбриг. — Спорить бесполезно.

Сразу после этого разговора я сел в автомашину и поехал в Москву. Нельзя было допустить, чтобы чье-то ошибочное решение перечеркнуло кропотливый труд всего полкового коллектива, чтобы нас лишили высокой чести пролететь над Красной площадью. С земли за нами будут следить те, чьими руками создана грозная авиационная техника. Каждый из нас жил уверенностью выдержать предстоящий экзамен на боевую зрелость.

Штаб воздушной армии находился на Центральном аэродроме. В приемной адъютант сказал мне:

— Командующий занят.

— У меня срочное дело, — пояснил я.

— Все равно подождите, — ответил он, снимая трубку зазвонившего телефона. Когда адъютант, увлеченный разговором отвернулся, я тихо скользнул в кабинет командующего.

Виктор Александрович Хользунов сидел за столом, склонившись над картой.

Вскинув на меня глаза, спросил:

— Что случилось? — И торопливо добавил: — Садитесь, рассказывайте.

Я подробно изложил командующему историю с заместителем командира эскадрильи Голубенковым. Внимательно выслушав меня, он удивился:

— Неужели так вот просто взял и отстранил?

— Выходит, так. Даже с врачом не посоветовался. Командующий задумчиво шагнул к открытому окну. Свежий ветерок колыхал шторы, медленно приподнимая листки календаря. Вот словно нехотя показалось красное число. Первое мая! Меня словно подхлестнуло:

— Товарищ командующий, неужели по чьей-то прихоти Голубенков не полетит на парад?

— Полетит, полетит, — успокоил меня Хользунов. — А первое место сумеете занять?

— Мы сделали все для того, чтобы никому его не уступить.

— Ну и молодцы, — улыбнулся Виктор Александрович, подавая на прощанье руку. — А комбригу передайте: ведущих звеньев не менять, полком вылетать на парад в прежнем составе.

В штаб бригады возвращаюсь на предельной скорости. Спешу, чтобы упредить полковника Казьмина. А то вдруг вызовет Голубенкова и объявит ему свое совершенно необоснованное решение.

В коридоре перед кабинетом комбрига встречаю Голубенкова. Спрашиваю:

— Что вы здесь делаете? Почему не отдыхаете?

— У меня впереди сплошной «отдых».

— Не знаю, о каких курортах вы мечтаете перед воздушным парадом.

— Мне лететь не придется.

Значит, я опоздал. Ему уже объявили. Стараясь показать, что ничего особенного не случилось, я строго заметил ему:

— На службе не до шуток. У комбрига были? Что он сказал?

— Он сказал, что у меня бледное лицо, что я, видимо, нездоров. Ну и… отстранил от полетов, — дрогнувшим голосом заключил Голубенков. Глаза у него повлажнели. Я хорошо знал характер этого летчика. Никакая физическая боль не выдавила бы у него слезу. Но душевные муки бывают намного сильней.

— Не огорчайтесь, капитан, — успокоил я его. — Вы остаетесь в парадном расчете. Вот вам моя рука.

Через день после разговора в штабе бригады я заглянул на аэродром, чтобы повидать капитана Голубенкова. Нашел его в кругу летчиков. Он рассказывал какую-то забавную историю:

— А вот еще случай. Медведя научили летать.

— Как так? Неужели? — послышались удивленные голоса.

— Очень просто, — с серьезным видом продолжал капитан. — Садится медведь в кабину и по команде запускает мотор. «Выруливай!» — Выруливает машину на старт. «Взлет!» — Взлетает. «Левый разворот!» Ну и так далее.