Артём Чепкасов - День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

– Старшина, дата вчерашняя, – недоверчиво произнёс Гафур.

– Ай, что не так? – недовольно пробурчал Арутюнян. – В тюрьму хочешь?

– Никак нет, – поспешно ответил я за друга.

– Не было вас вчера тут, – объявил прапорщик, сверля меня угольно-чёрным взглядом. – Ай, на ужине в столовой вы не были, а это значит вечером, как прибыли в полк, я вас сразу к себе забрал. Зачем? Помощь по хозяйству мне надо, сам я инвалид и мужчин, кроме меня в доме нету.

В общем, было понятно. Но непонятно. И мы с Гафуром молчали.

– Ай, Евдокимов не сдаст. Нормальный он, потому и борзеет. Знает, простят ему, – пояснил старшина, вставая с раскладушки. – Малька на погоны я ему пробивал, он один тут из этого стада мамкиных сынков, кто хоть что-то соображает. Ай, я из госпиталя вернулся, тут ни одного командира не было, каждый сам себе хозяин, гражданские по части спокойно, как по городу гуляли. Меня на роту поставили, а мне помощник нужен. Я смотрел, смотрел на них, и так, и так, а толк в одном Евдокимове увидел…

– Он не скажет, а остальные? – перебил я.

– Ай. Остальные тупые, говорю тебе, – скривил Арутюнян лицо, убрав за платяной шкаф раскладушку, безмолвно собранную нами, и надевая бушлат. – Пожрать, поспать да подрочить, вот и все желания в жизни. Их никто слушать не будет. Меня и Евдокимова да, их нет.

– Разрешите собираться, товарищ прапорщик? – с готовностью спросил Татарин.

Старшина наградил нас таким взглядом, что мы, едва не толкая друг друга, будто и сами служим всего первые полгода, выскочили из канцелярии и уже через пять минут, натянув верхнюю одежду, мокли на улице, с усердием начищая ваксой обувь. Ни дать, ни взять – душары.

О том, что на дембелей мы не похожи, говорил и недовольный взор прапорщика. Досадливо оглядев старые наши поношенные бушлаты да смятые шапки, он первым шагнул в сторону КПП.

– Ай, идём.

– Старшина, а рота как же? – спросил я, поравнявшись с прапорщиком. – Вы после суток, кто командовать будет?

– Как, как? Языком. Как ещё? – толи пошутил, толи рассердился Арутюнян. – Евдокимов будет командовать, а взводник из седьмой присмотрит, подскажет, если что. Ай, чего там? Нету в роте проблем, некому их создавать, пока вас не привезли. Ай, Курт, может, ты хочешь покомандовать? Оставайся…

В знак несогласия, я почтительно промолчал.

– Теперь ясно, почему дежурного по роте не было, – озадаченно произнёс Гафур, шагая впереди меня и постоянно оглядываясь. – Получается, Евдокимов без смены в наряде. Других нет. Слушай, старшина, это, как в войну с фашистами, если всех офицеров выбило и ротами уже сержанты командуют…

Что ответил прапорщик, я не слышал и неотрывно, словно заворожённый, глядел на лавочку, короткую, будто обрубок хвоста у бродячей собаки.

Там, у крыльца полкового медпункта, чуть ли не на половину спрятав её от Мира да прислонившись широкой спиной к шершавой стене, курил и также неотступно взирал на меня Башка.

Вовка Мозговой. Наш с Татарином сопризывник, который вместе с нами собирался ехать в Чечню, однако в последний момент всё круто изменилось, и на войну с Гафуром мы уехали вдвоём, а Вовка, сокрушаясь, остался в полку, обещая вскоре присоединиться к нам.

Я шагнул к солдату, но злой окрик Арутюняна заставил остановиться в нерешительности.

Мы с Татарином недоумённо переглянулись и, вновь посмотрев на Вовку. Я увидел на его вытянутом небритом лице злую ухмылку, чему удивился. Башка был самым добрым из нас. Не от Мира сего, говорили о нём офицеры и деды с дембелями. А и в самом деле, какой умный станет сбегать на войну, как школьник?

– Всё, Курт, домой? – крикнул Вовка непривычно ледяным голосом, колющим осколками слов. – День за два, да? Повезло! А мне вот тоже повезло! Я тоже домой! И без вашей долбанной войны!

Я не понимал, что хочет сказать сослуживец, а он продолжал кричать, привлекая внимание редких военных, спешащих кто куда, поскорее выполнить поставленные перед ними задачи.

– Да, ты подойди, Курт! Не ссы, я не заразный!

Я опять шагнул к Вовке, но он тут же закричал.

– Не подходи!

И рассмеялся.

– Ай, пойдём уже, – поторопил старшина, но я остался стоять и ничего непонимающими глазами глядел, как медсестра успокаивает Вовку, гладит по спине и ненавязчиво заводит его в санчасть.

– Да, пошли вы все! – орал Башка. – Я в армию шёл Родину защищать, военному делу учиться, а не у тебя в доме, кусок, по хозяйству ишачить, как крепостной! Что вы со мной сделали?! Зачем?! Сосите вы все вместе со своей долбанной никчёмной армией!

Вовка больше не глядел на меня и было непонятно, к кому обращался.

– Не армия, а зоопарк! Обезьяны, а не солдаты и офицеры!

И опять приступ истеричного хохота.

– Айда, Курт, – легонько коснулся Гафур моего плеча, и я вздрогнул. – Не надо нам здесь.

– Как не надо? – возразил я, стряхнув оцепенение. – Это же Вовка Мозговой. Это же наш товарищ. Татарин, ты что забыл? Что с ним?

Мне не ответили, и я удручённо поплёлся за территорию части вслед за старшиной и другом.

Отойдя подальше от контрольно-пропускного пункта, прапорщик вдруг заметно захромал, чего я испугался. Ещё несколько шагов и он совсем не сможет идти. Понесём его.

Жил Арутюнян на другом краю городка, в частном секторе. Дом небольшой, но чистый и всегда побелен. Мы же и белили, угощаясь самым вкусным виноградом, какой я когда-либо пробовал и который в изобилии рос в маленьком уютном дворике прапорщика.

Старшина часто забирал молодых бойцов для выполнения различных хозработ в его доме. Мы знали, это незаконно, но всё лучше, чем торчать в части, выполняя те же задачи, однако понукаемыми старослужащими и всего-то за обед из капусты в благодарность. Потому всякий раз с нетерпением ждали, когда же прапорщику в его доме вновь потребуется помощь.

Жена его, тётя Анет, готовила вкуснейшие мясные лепёшки, название которых я никак не мог запомнить и лишь на войне, когда прапорщика ранило, невольно думая о нём, его семье, вспомнил и уже никогда не забывал. Ломаджо. С постным рисовым супом объедение. И видя перед сном дворик Арутюняна, гроздья винограда, я улыбался тому, как мы всегда ходили к нему пешком.

Наискосок через весь, хоть и небольшой, но с кривыми дорогами и почти без тротуаров, городок. Старшина никогда не скупился зайти в магазин и купить нам хороших сигарет да газировки с пряниками или конфетами. И домой к нему мы бежали едва ли не в припрыжку, готовые к выполнению любой задачи: отпилить, вскопать, приколотить, подмести, покрасить. Да, мало ли ещё каких работ в своём доме, хозяин коего держал индюшек, курей и уток. В птичьих загонах тоже надо было чистить.

Зато от прапора мы всякий раз возвращались с набитыми до отказа животами. Ночью нам непременно доставалось за это от дедов больше, чем остальным, но мы крепились, как могли, зная, пройдёт несколько дней, в которые, вообще, можно не есть, и хитрому Арутюняну снова потребуется что-то сделать в его доме. Помню, как навесной потолок ему лепили. Ох, и материл он нас в тот день, и «петухи абаные» было самым безобидным. Но как вкусно нас потом кормила тётя Анет. Мы чуть не лопнули от объедения. И Башка в тот день тоже был с нами.