Владимир Малахов - Жигалов и Балатон. Последний удар «пантеры»

– Счастье-то какое, счастье-то какое!

Накрыла на стол, бутылочку поставила. Иван надел форму солдатскую, выпил стопку за приезд:

– В милицию, мать, пойду служить.

– Да ты хоть отдохни недельку-другую.

– Некогда отдыхать, начальнику милиции Лопатину пообещал!

А потом долго они сидели, разговаривали, Ваня что-то спрашивал, мать отвечала, изредка смахивала слезинку, любовалась, как сын ест:

– Вот отец не дожил, порадовался бы.

Отец умер, когда Ивану было десять лет. Зимой, работая на тракторе, сильно простудился.

Наряд за Жигаловым отправлять не пришлось, засиживаться дома не было ни резону, ни желания, и на четвертый день он явился, как договаривались с Лопатиным. Получил направление в отделе кадров, отбыл в Барнаул на курсы подготовки милиционеров.

Даже в те три дня, что он был дома, очень уж ему не хотелось встретиться с кем-нибудь из Ганиной шайки. Встретились они месяца через полтора, когда Жигалов, в хромовых сапогах, в галифе, перетянутый портупеей с пистолетом на боку, в составе опергруппы приехал брать эту шайку.

На станции останавливалось много поездов из Алма-Аты, Ташкента, и блатные часто крутились около этих поездов. Сорвут шапку с зазевавшегося мужичка, часы отнимут, а у мужичка этого всегда дилемма: либо идти в милицию писать заявление, но при этом отстанешь от поезда, либо махнуть рукой и ехать дальше. В большинстве случаев выбирали второе.

Или подъезжает поезд к станции. Курящие из купе выходят на улицу, а форточка открыта. Прошлись по перрону, ножки промяли, пивка выпили и поехали дальше. Глядь, а половины вещей то и нет. Шнырь уже поработал. А еще сетки с продуктами, висящие из форточек, срезали. В какой-нибудь сетке бутылочка лежит, для охлаждения. Действовали быстро, бегом, резали бритвой, никто толком понять ничего не успевал. При этом действовала железная формула: «А поезд-то ушел!»

Но в этот раз сработали грубо и жестко. В форточку высунулся узбек в дорогой тюбетейке:

– Какой станция?

И тут же получил дубинкой по голове. Головной убор с узбека сбили, как сбивают высоко висящее яблоко с яблони, в результате тот потерял не только тюбетейку, но и четыре зуба.

«Вот баран, – подумал потом Жигалов, – на здании вокзала написано же какая станция».

Узбека с поезда сняли, повезли в больницу, а хлопцы попали – это уже серьезно. Из Барнаула приехали опера из транспортной милиции, отдел подняли по тревоге и пошло-понеслось – Ганя, Цыпа, Пупа, Ботинок, Гребень и еще десятка полтора разномастной шушеры оказались в отделе, облава по горячим следам удалась. Вокзал почистили тогда хорошо. Ганя, конечно же, узнал Жигалова:

– О! гражданин начальник… А в ответ услышал:

– Закрой хайло, сявка, гавкать будешь из-под шконки, а шконка будет около параши стоять, – и еще добавил такую тираду, что пожилой видавший виды барнаульский опер Баширов удивленно произнес:

– Молодой человек, вы где обучились такой фене?

– На Иркутлаге, – ответил Жигалов и в полголоса добавил: Сукой буду!

Вот здесь поднялся такой хохот, что прохожие дружно повернулись в их сторону. Начальник милиции Лопатин аж присел на корточки и вытирая слезы, выступившие от смеха, произнес:

– Все, преступности конец, теперь у нас есть Жигалов!

В одночасье Иван стал известной во всей милиции личностью. Начальник уголовного розыска звал его к себе:

– Пока стажером, потом, глядишь, хороший опер из тебя выйдет!

Но Жигалов свой путь уже наметил. Армейское звание – старший сержант, при поступлении в милицию ему сохранили. «Осенью поступлю в сельскохозяйственный техникум, заочно, через год получу старшину, а там глядишь и офицерские погоны не за горами», – выстраивал свои планы Иван.

В жизни ему были симпатичны сильные, в его понимании, люди, до армии в деревне – это колхозный бригадир Павел Иванович – он все про всех в деревне знал. К нему все шли что-нибудь просить: кому огород вспахать, навоз отгрести, у этого корма закончились или сено. Если в деревне кто-нибудь помирал, сразу бежали: «Пал Иваныч, помоги!»

Бригадир никому особенно не отказывал, ведь не со своего двора давал-то, но если кто напился да работу прогулял – все, привилегий не жди. Путь один: в ночь на трактор, землю пахать. Недельку попашешь, смотришь Пал Иваныч и отойдет, простит.

Или к примеру: старшина роты, в которой служил Иван Жигалов, к тому и офицеры все на поклон шли, не говоря уже про солдат. А если сказал «Не дам», значит не даст. В каптёрке у него много чего было. Зэков-то, когда арестовывали, так в разных местах, кого в колхозе, а кого-то и в ресторане, да в дорогом костюме. У старшины везде свои люди были. Жигалов и сам в таком костюмчике домой на дембель приехал.

А больше всего Жигалову нравился участковый Анискин из кинофильма «Деревенский детектив». Вот уж хозяин настоящий. Все двери ему открыты, везде почет и уважение. Меж тем время шло, и нехитрые планы Ивана Егоровича потихоньку реализовывались. И под Новый 1972 год он получил из рук начальника милиции Лопатина новенькие лейтенантские погоны. Лопатину нравился этот молодой энергичный милиционер, правда, грамотёшки не хватало и опыта маловато, но зато хватка была, как у волка. Если ухватит какую проблему, не отцепится, пока не решит по-своему. А недостатки свои Иван покрывал своим крестьянским умом. Начальник решил поставить его на участок. Так молодой лейтенант Жигалов стал участковым.

Работе новой он отдавал всю свою энергию, работал от темна и до темна. Очень хотелось навести порядок, хотелось, чтобы про него люди говорили: «Ну, вот, хозяин Иван Егорович! Вот это хозяин!».

Жигалов составил списки всех судимых, отдельно списки тех адресов, кто хоть раз обращался лично или звонил в милицию из-за семейных ссор. С утра обходил он свой участок, к примеру, сегодня одну улицу, завтра – другую и так далее. Составлял протоколы, брал объяснения, принимал заявления, опрашивал соседей. Последние всегда были словоохотливыми. Заходил в различные организации, просил списки прогульщиков и тех, кто любит выпить. Особенно охотно с ним сотрудничали председатели профкомов и рабочкомов. Они приглашали его на собрания и заседания, где отчитывали всякий нерадивый элемент. Там Иван Егорович оттачивал свое ораторское мастерство.

Однажды, зайдя в школу, он увидел, как дети снимают устаревшую стенгазету. Попросил пионервожатую подарить ему использованный ватман. Пришел в свой опорный пункт и, расстелив ватман на столе оборотной стороной, начал рисовать карту своего участка. Рисовал долго, но зато подробно. С утра сходит, осмотрит улицу, запомнит все подробности, потом, придя в кабинет, нанесет все, что запомнил, на бумагу. Вплоть до колдобин и стихийных свалок.