Ванане - Дым в горах

Поломанное, оставшееся на произвол судьбы дерево без хозяина. Оно стояло со своими братьями, которых безжалостно разграбили. Пройдя чуть дальше, девочка округлила глаза, пройдясь грустным взглядом по земле. Сотни абрикосов лежали на земле, растоптанные, оставшиеся лишь воспоминанием сладких детских лет. Ануш разглядела три абрикоса и протянула руку, чтобы взять желанный плод, но не дотянулась. Девочка прыгнула, но и этого оказалось недостаточно. Она подошла ближе к дереву и нежно, боясь обидеть, толкнула его. Оно ответило ей ласково, словно на самом деле могло говорить, но фрукт не упал на землю. Ануш взглянула на брата, опустившегося на траву, и судорожно сглотнула, останавливая вновь готовые пролиться от чувства несправедливости слезы. Девочка в отчаянии толкнула дерево сильнее, и один маленький абрикос все же упал рядом с ней. Ануш вновь взглянула на ветки, но отошла дальше. Решив больше не мучать бедное дерево, она села на корточки, совсем без эмоций глядя на плод. Но большие глаза Арамика, смотрящие на нее в недоумении, заставили ее улыбнуться брату. Ему тоже было страшно, хоть он понимал втройне меньше, чем Ануш.

Девочка взяла абрикос в руки и разломила его. Она протянула Араму его часть.

– Только не глотай сразу, Арамик. Жуй, хорошо?

Тот кивнул и осторожно откусил абрикос. Наконец ощутив его вкус и слишком резко почувствовав давний мучительный голод, он разом положил в рот всю половинку фрукта и, прожевав в считанные доли секунды, сглотнул. Его взгляд откровенно остановился на второй, нетронутой половине абрикоса, зажатой меж пальцев девочки. Ануш, заметив этот взгляд, неуверенным взглядом посмотрела на свою половинку абрикоса и снова поделила ее на две части. Она старалась жевать как можно дольше, чтобы обмануть себя и свой голод, но с каждой секундой он становился только сильнее. Одежда на них сидела уже свободнее, и Ануш не могла вынести мысли о том, что Арам мог похудеть. Будучи и так крошечным, шестилетний ребенок становился меньше. Арамик грустно разглядывал абрикосы вокруг, не позволяя себе дотронуться до них.

– Они растоптали их, – произнесла Ануш, глядя на мятые плоды армянской любви. Истерзанные, но не сломленные. Такой себя ощущала и девочка, в один миг оставшаяся без родного дома, отца и матери, Родины. Родина предала детей, как и предала себя, и все живущие на ее разбитой земле теперь были прокляты навечно воспоминанием о счастье, однажды касавшемся этих трав. Оно оборвалось так же внезапно, как сон, оборванный громким пением птиц. Теперь птицы молчали, лишь взирая на то, как люди становились все бессмысленнее и бессмысленнее. Птицы теряли свои голоса, как люди, но оставались живыми, и теперь лишь могли смотреть на них с болью в сердце. Кто мог подумать, что корыто любви и радости разобьется вдребезги, окунувшись в омут черного дыма, наполняющего легкие детей, который все еще скрывался меж деревьев, у самых подножий гор, намереваясь подняться к их вершинам.

– Кто? – спросил Арамик, не отводя от абрикосов взгляда. Девочка вздохнула и обняла свои голени, положив голову на колени.

– Солдаты.

– Но почему? – настойчиво спросил он. Этот вопрос не давал покоя и Ануш, которая не понимала ненависти, неожиданно ворвавшейся в их родной дом.

– Может, они не любят абрикосы, – тихо произнесла девочка, переводя взгляд на брата, – а может, они не любят нас.

Ануш пальцами ног впилась в листки травы, закидывая голову назад. Наконец она встала и, почувствовав головокружение, качнулась. Быстро придя в себя, Ануш протянула руку Арамику. Тот встал с ее помощью, все еще не отрывая взгляда от фруктов. Он имел к ним больше сочувствия, чем люди имели к другим людям, и чистота его сердца не позволяла ему смотреть на разбитые помятые абрикосы спокойно. Почти свято деревья охраняли детей божьих и свои плоды, зная, что из них все равно вырастут из земли новые деревья.

А абрикосы все лежали на земле, как весть о том, что борьба началась, положив начало вечному сражению тех, кто сочувствовал абрикосам, и тех, кто их топтал.

Рассвет забрал с собой прохладу, оставив лишь палящее солнце. Арамик остановился, потянув Ануш назад. Она же повернулась к нему, уставшая до невозможности. Они старались много не говорить, чтобы не терять силы, почти покинувшие их. Дорога оказалась еще изнурительнее, чем девочка думала, жара прожигала их босые ноги, а лучи бездушного солнца жгли детям головы. Они устали. Не видя ни одного живого человека на пути, стараясь избегать села, дети огибали горы, только смотря на свет, выглядывающий из их подножий. Ночи же были холодными, как айсберги в ледяных глубоких океанах. Они тонули. Неизвестность тянула их вниз, а страх отбирал желание идти дальше. Села, города, люди горели в отчаянии и бесповоротности происходящего, словно куклы, пешки в непонятной игре. Но там, где была несправедливость, возрождалась борьба. Бесконечная тяжелая борьба.

Мальчик выдохнул с досадой и посмотрел на сестру, надув губы. Его единственным желанием сейчас было увидеть родителей – таких молодых, но уже почти исчезнувших из его памяти. Их черты лица медленно начинали расплываться в его разуме, и ребенку это не нравилось. Когда все ощущения, все воспоминания, вся жизнь исчезали перед глазами, человек терял разум, сам того не понимая, терял себя. И, потеряв семью, дом, Родину, даже не понимая это до конца, он потерял огромную часть себя. Словно ее вырезали из сердца и бросили в реку, беззаботно уносящуюся вдаль. Но вера в них продолжала жить так, будто ее никто и никогда не мог бы отобрать, сжечь, уничтожить. Пока жила память, пока оставалось живым чувство, пока человек дышал, его вера оставалась в нем, переплетенная с ветвями его страданий. Верующий человек являлся деревом, которое, сгорев, возрождалось из непобедимой коры, становясь лишь выше, крепче, сильнее. Так и народ, сплоченный верой, дружный, как новорожденные близнецы, оставался жить. И даже последние его оставшиеся ветви продолжали бороться.

Ануш тяжело вздохнула, отпуская руку мальчика.

– Что такое? – спросила она.

Тот покачал головой, опускаясь на землю. Арамик лег на спину, скрепив руки на животе. Он закрыл глаза, но заставлял себя оставаться в сознании и не засыпать. Сведя брови вместе, он сжал глаза, не позволяя слезам выбраться из его глаз. Девочка легла рядом, глядя на мальчика, который, оставаясь неподвижным, продолжал молчать. Его пальцы нервно барабанили по белой рубашке, отстукивая ритм песен, кружащихся в его голове. Он только хотел ощутить присутствие мамы рядом, и с закрытыми глазами ему это удавалось легче. Он почти слышал ее голос, но каждое ее слово меняло свои краски и насыщенность, становясь все прозрачнее и прозрачнее. Голос менялся каждую секунду, словно Арамик пытался найти ту самую интонацию, бьющуюся в пустоте его маленького сердца.