Валерий Кормилицын - Держава. Том 3

Через день он прочёл в газетах, что стал Николай Кровавый!

Прочла это и Александра Фёдоровна.

«Николай Кровавый.., – внутренне возмутилась она. – Да он даже маникюр запрещает мне делать: Пальцы как в крови, говорит… Крови человеческой не переносит и вдруг – Кровавый…»

Лондонская «Таймс» 11 января напечатала: «Теперь уже почти выяснено, что русское правительство нарочно предоставило движению развернуться, чтобы потом сразу дать кровавый урок. Николай Второй, как государь, не только пал, но и пал позорным образом».

А политический деятель Великобритании Рамсей Макдональд, в скором времени министр труда, назвал Николая человеком «запятнавшим себя кровью» и «примитивным убийцей».

Демократические депутаты в парламентах Италии, Франции, Германии заклеймили позором кровавый режим, собирая у российских посольств своих сторонников, идущих под лозунгом «Долой царизм!»

В 1916 году Николай Второй узнал, как лихо английское правительство подавило Дублинское восстание, возникшее во время войны. Не мудрствуя лукаво, подогнали к городу боевые корабли и из пушек стреляли по восставшим.., уничтожив в несколько раз больше народа, чем 9-го января в Петербурге. И ничего… Никаких криков о кровавом английском режиме… И никого за это не отправили в отставку. И никто материально не поддержал, как в России, пострадавшие семьи… Расстреляли-то в королевско-парламентской Англии, а не царской России.

Особенно большой отклик события 9-го января вызвали в еврейской среде.

Бобинчик-Рабинович, уплетая некошерную, но такую вкусную пищу, на чём свет стоит, материл царских сатрапов во главе с Николаем.

– Хаим, завтра идём поднимать местечковых евреев на забастовку. Товарищ Вольф-Кремер поручил созданному нами боевому отряду обеспечить её массовость, – обгладывал куриную ножку, запивая вином. – Велено обходить заводы и фабрики, а также мелкие мастерские, призывая прекратить работу.

– А если не прекратят? – поинтересовался Хаим, зная уже ответ.

– Нам не впервой, – раздухарился Бобинчик-Рабинович. – Лупцуй хозяев производств и несогласных бросить работу. Скажем ребятам, пусть смело выпускают пар из котлов на заводах, снимают приводные ремни механизмов.

А товарищ Ицхак напечатает листовки, призывающие к забастовке.

– Ты не учи, что мне делать, – разозлился Ицхак: «Во свиноед! Уже мной руководит».

В официальном сообщении, составленном по сведениям из больниц,

в чёрном квадрате поместили цифры пострадавших: 130 убитых и 299 раненых.

Тяжело перенёсший воскресные события Николай взял себя в руки, решив, что власть не должна капитулировать под давлением руководимой революционерами толпы, и согласиться на явно невыполнимые требования.

К тому же во время войны: «А пока следует усилить власть, придав ей даже диктаторские функции».

Не откладывая в долгий ящик, уже 11 января вызвал в Царское Село генерала Трепова, коего знал по отзывам Московского генерал-губернатора – как прекрасного обер-полицмейстера, и назначил его генерал-губернатором Петербурга.

Своим указом вручил ему неограниченные права в деле «охранения государственного порядка и общественной безопасности».

К вечеру этого дня из Парижа от латино-славянского агентства генерала Череп-Спиридовича в Россию пришло сообщение, что японцы открыто гордятся волнениями, вызванными усилиями их агентов и розданными деньгами.

Как выяснила разведка – Акаши, за американские доллары, на корню скупил все революционные партии и они плясали под его японскую дудку.

Узнав о назначении Трепова, окружение Гапона, в том числе и Горький, стали уговаривать его покинуть Россию, сохранив свою жизнь для будущей революции.

«Может – язвят? – сомневался расстрига, слушая писателя, который, окая, убеждал его:

– Уезжайте. Вы необходимы для революции. А мы пока подготовим восстание.

– Георгий, – увещевал бывшего попа Рутенберг, – все отделы Собрания с десятого января закрыты и начались повальные аресты «неблагонадёжных». Так нас в полиции теперь называют. Я уже договорился с владельцем одного имения под Петербургом. Сегодня едем к нему. Завтра тебе привезут заграничный паспорт и переправят в Финляндию, а затем в Швецию.

Паспорт привёз лично Савинков. Но оказалось, что Гапон, не дождавшись Рутенберга, исхитрился сбежать за границу без документов.

Николай, через несколько дней прочтя запись, что внёс в дневник после посещения Мирского: «9 января. Воскресенье. Тяжёлый день. В Петербурге произошли серьёзные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города. Было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело…» – решил помочь семьям пострадавших, и из своих средств выделил 50 тысяч рублей.

Узнав об этом, фабриканты и заводчики Петербурга тоже решили «озаботиться» о них. Собравшись, решили, что рабочие были вовлечены в беспорядки внешними силами, поэтому не станем искать на производствах зачинщиков забастовки и наказывать за прогулы не будем. Также надумали создать фонд помощи пострадавшим, внеся в него по 20 копеек от численности рабочих на своих предприятиях.

«Ну, уж если заводчики раскошелились, то и нам жидиться не к лицу», – решили в Петербургской городской думе и ассигновали на пособия пострадавшим 25 тысяч рублей.

Тёзка Гапона Георгий Рубанов кучу денег извёл на извозчиков.

Отважно разъезжая по Петербургу, он отмечал в блокноте следы стрельбы и погромов, усердно записывая впечатления извозчиков и студентов, коих за свой счёт иногда развозил по домам.

«Вечером 9-го на Невском царило оживление. Гуляющая публика фланировала по проспекту, совершенно наплевав на все предупреждения об опасности», – занёс в блокнот первую запись.

Разинув рот, народ с удовольствием глазел на дворец великого князя Сергея Александровича, который радовал сердца либералов выбитыми окна- ми.

– Все зеркальные стёкла со стороны Фонтанки и три с Невского расколошматили, – просветил профессора извозчик, проезжая мимо дворца. – Поленьями жарили… Да стёкла какие крепкие – р-раз, р-раз по ём, а оно всё цело, – расстроился рассказчик. – За камни браться пришлось… Я тоже немного подсобил, – скромно сообщил он. – Газетный киоск, что супротив Казанского собора и окна в кондитерской Бормана, разохотившись и для сугрева, расколотили вдребезги…

«Внёс увесистой булыгой свою лепту в дело освобождения труда от эксплуатации», – закончил стержневой очерк Рубанов.

– Останови-ка мил человек, – велел Георгий Акимович. – Гляну, чего публика собралась, – выбрался из саней у дома Строгановых возле Полицейского моста.

Оказалось, что прохожие, половину из которых составляли «дамы и разных сортов девицы», как записал в блокноте, разглядывали следы от пуль, белевшие выбоинами на тёмно-коричневом фоне стены.