Валерий Кормилицын - Держава том 2

5 мая, как сообщали российские газеты, в 12-м часу, при выходе виленского генерал-губернатора фон Вааля из цирка, к нему подошёл человек и выстрелил из револьвера в упор, попав в левую руку. Когда губернатор повернулся, преступник произвёл второй выстрел и попал в правую ногу. Фон Вааль пошатнулся, чины полиции и публика повалили стрелявшего на землю. Он произвёл третий выстрел в воздух, был обезоружен и арестован.

При дознании оказался мещанином Ковенской губернии Гиршем Леккертом, а стрелял в генерала за то, что тот приказал высечь 28 рабочих, в основном евреев, за участие в первомайской демонстрации.

Газеты и интеллигенция прославляли еврейский террор.

Единственный, кто подал свой голос против террора и убийства русских людей, это революционер-романтик Георгий Плеханов. Он стал печатать статьи и объяснять, что представители «колена Гадова» стремятся в России не к освобождению рабочего класса и крестьянства, а эти еврейские «шовинисты и националисты» из Бунда хотят «утвердить Сион не в Палестине, а в пределах Российского государства», то есть хотят захватить власть в России, хотят захватить Россию.

Что тут началось…

Плеханов подвергся остракизму, третированию и в революционной среде стал изгоем. Ибо в основе своей, большинство во всех революционных партиях, и у эсеров, и в РСДРП составляли евреи, или, как их называли в то время в России – жиды.

Владимир Ульянов-Ленин-Бланк просто взбесился от таких утверждений Плеханова, и всей грудью встал на защиту своих соплеменников, потому как в душе он более чувствовал себя евреем, нежели русским… Да и окружали его более евреи, нежели русские…

«Г.В.(Плеханов) проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его (Бунд) прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующих русских, говоря, что наша цель – вышибить этот Бунд из партии, что евреи – сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя в пленение «колену Гадову».

Но поголовное большинство русских людей, даже не догадывалось о кипевших в закордонных партийных рядах страстях, ощущая лишь их отголоски в кровавых терактах.

6 мая Россия праздновала день рождения Его императорского величества, государя императора Николая Александровича.

Города украсились национальными флагами, а в церквях после литургии совершались молебствия с провозглашением многолетий.

И радовал колокольный перезвон.

Даже «прогрессивная общественность» – интеллигенты, сдёргивали шляпы и крестили неразумные, но грамотные свои лбы.

На следующий день, 34-летний русский император, встречал на кронштадском рейде французского президента Эмиля Лубэ.

Гремела «Марсельеза» и «Боже царя храни».

Максим Акимович Рубанов, затерявшись в толпе министров, дипломатов и придворных, лениво наблюдал, как императорский катер с его высочеством генерал-адмиралом Алексеем Александровичем, приблизился к французскому судну «Монткальме», принял на борт президента Франции, и под вопли зевак: «Да здравствует Франция», «Да здравствует Россия», подошёл к императорской яхте «Александрия», где президент и император сердечно обнялись, выслушали гимны и направились в Петергоф.

«Давным-давно, когда вместе с Николаем посетили Париж, было веселее… Да и Жанна Д′Арк чего-то не приехала, – усмехнулся он. – Старость… Нет того куража…».

Однако кураж был у других.

Русские со всей душой отнеслись к французам, и при встрече накачивали их до потери французской памяти.

Газеты пестрели сообщениями о широкой душе россиян.

Так, бакалейщик Котов уплатил по счёту в саду «Буфф», 3500 рублей, угощая моряков эскадры.

«В ресторане «Медведь» состоялся блестящий раут, устроенный комитетом петербургской периодической печати в честь французских журналистов. Собралось более 500 человек: генералитет, светские дамы, сановники, но меньше всего было писателей», – сообщали газеты.

Николай, дабы потешить Лубэ, провёл в Красном Селе грандиозный парад войск. Французскому президенту особенно понравился строй Павловского полка, чётко прошедший с ружьями наперевес.

«Шарма-а-н… шарма-а-н», – бесконечно повторял он.

Как водится, после Высочайшего смотра, в роскошно убранной зеленью и цветами Большой обеденной палатке, состоялся завтрак, во время коего Рубанов развеселил гостей историей, рассказанной на французском языке:

– У корреспондента «Таймс» вытащили из кармана бумажник…

За столом повисла тишина.

–… в котором находилось 103 рубля, – бодро продолжил рассказчик, – визитные карточки, различные приглашения и пропускные билеты. Вытащили вчера, а сегодня утром, перед парадом, хроникёр получил открытое письмо за подписью «вор».

Николай изволил улыбнуться, Лубэ от души развеселился: «Шарма-а-н», – сделал глоток из бокала.

– … Нечистый на руку автор письма извинился перед потерпевшим, что обеспокоил его похищением бумажника, и порадовал известием, что все находившиеся в нём бумаги направил на имя корреспондента в городскую управу. «Деньги же я оставляю у себя, – приписал он в конце письма, – подняв бокал с шампанским, произнёс Рубанов. – Ибо рад приезду французского президента и считаю честью и долгом отпраздновать франко-русскую дружбу».

Лубэ протянул через стол руку с бокалом, чтоб звонко чокнуться с рубановским.

Император рассмеялся.

Плеве слегка похлопал в ладоши и тоже счёл уместным кое-чем поделиться из последних новостей о франко-русской дружбе.

– Господа! – поднял он бокал. – Я лишний раз убедился, насколько сердечно русские люди встретили французских моряков. Дело дошло до того, что после активного вчерашнего угощения, петербургский подрядчик Самовихин попал с утречка в больницу для душевно больных…

Вновь в палатке повисла тишина.

– … Больной вообразил себя не прокурором или Наполеоном.., а французским моряком, – докончил под смех присутствующих. – Вот что теперь ценится выше всего, – пригубил из бокала министр.

– Ну, хоть не Эмилем Лубэ, – окончательно развеселился президент, без конца повторяя: – Шарма-а-н.

«Какие всё-таки русские люди остроумные и душевные», – пригласил императора отужинать на «Монткальме».

Растроганный Николай изволил подарить французскому флоту громадную серебряную вазу, которую внесли два русских моряка.

– Храброму флоту Франции, – поднял бокал с шампанским император, улыбнувшись неподдельному интересу Лубэ, с восхищением рассматривающему украшенную драгоценными камнями вазу в виде древней русской ладьи с витязем на корме.

– Благодарю, – поклонился царю. – Этот дар будет храниться в Бресте, – решил президент, – и пусть он напоминает французам о русских воинах, всегда готовых прийти на помощь своим друзьям.