Михаил Яворский - Поцелуй льва

Я колебался из-за того, так как мне казалось, что наша дружба с Богданом зашла в глухой угол. Когда-то между нами было настоящее доверие.

Оно усилилось после открытия, что директриса хотела из нас обоих сделать доносчиками, и достигла вершины после случая со статуей Вождя. Тогда наша внутренняя близость стала ещё более крепче.

Однако через некоторое время после осквернения статуи, мы начали понимать, что наш поступок намного серьёзнее, чем казалось. Ежедневные проклятия в адрес «врагов народа» начали потихоньку отравлять нас. Не желая того, чем дальше, тем больше мы удалялись друг от друга. Мы учились в одном классе, и хоть сознательно не избегали один другого, очень редко общались во время перемен. Мы сообща совершили «преступление» ― поступок, который вызвал у нас невероятное чувство радости и гордости ― но теперь, казалось, каждый должен идти своей дорогой.

Именно поэтому мне было неловко, когда я стоял возле дверей квартиры Богдана.

Я постучал.

Молчание, хотя кто-то на цыпочках подошёл к дверям ― я дважды слышал скрип половиц.

Я снова постучал.

― Это я ― Михаил.

― А, это ты. ― Богдан открыл дверь, и только я зашёл в прихожую, он закрыл их на ключ. Казалось, Богдан боится, что какой-то нежелательный гость следит за мной.

― Что случилось? ― спросил он, удивлённый моим приходом. Я ответил, что у пана Коваля гость и им необходимо побыть вдвоём.

― Можно мне у тебя переночевать?

Богдан колебался. Он вынул из кармана носовой платок и вытер им нос, словно хотел высморкаться. Я знал, когда он не знает что ответить, то часто так поступает.

―А почему бы и нет? ― наконец сказал он, заталкивая носовой платок назад в карман.

У меня с души свалился камень.

Мы сели за стол, за которым обычно играли в шахматы. На нём всегда стояла шахматная доска, но сегодня её не было.

― Ты больше не играешь в шахматы? ― спросил я.

― Нет. А ты?

― Нет.

― Тебе больше не нравятся шахматы? ― спросил он.

― Ну… Не знаю, всё меняется… А тебе?

― Мне?

― Да, тебе. Когда я две недели назад предложил сыграть партию, ты сказал, что не имеешь времени на такие глупости.

Лицо Богдана всегда было серьёзным, даже когда он смеялся, поэтому он выглядел на несколько лет старше. Но сейчас он посмотрел на меня ну совсем по-взрослому, как человек, который считает себя на голову выше своего собеседника.

― Михаил, есть время играть, а есть время работать, ― сказал он, словно цитируя строчку из учебника.

― Неужели? И над чем ты сейчас работаешь?

Он поднялся и подошёл к окну. Повернувшись ко мне, он вроде хотел что-то сказать, но колебался.

Потом еле слышно проговорил:

― Я не уверен, что ты к этому готов.

― Готов к чему? ― спросил я. ― Ты не доверяешь мне?

Я встал. Мы смотрели один другому в глаза.

― Я тебе доверяю, ― сказал я. ― И должен сказать, что нынешняя ситуация ненормальна для меня. Я напуганный. Когда я слышу самый тихий шорох ночью, мне кажется, что за мной пришли. А Боцва… Рано или поздно она вызовет нас в кабинет и спросит про результаты. Если придём с пустыми руками, будет нас подозревать. Да ты и сам знаешь, что значит быть под подозрением ― это то же, что быть виноватым ― прямой билет в Сибирь или даже…

Богдан не дал мне закончить. Он знал, о чем разговор.

― И что ты предлагаешь? ― спросил он.

― Я хочу убежать за границу, на немецкую территорию Польши, ― сказал я очень убедительно, хотя убедить хотел скорее себя, чем Богдана.

― Как??? ― спросил он, по-настоящему удивившись. ― Как?

― Не знаю как. Я много об этом думал, ― ответил я. ― Я сяду на поезд в Явору, но выпрыгну там, где поезд проходит в километре от границы, которая проходит вдоль Сана. Я хорошо знаю местность. Путешествуя с паном Ковалем, мы не раз пересекали эту реку во многих местах.

― Ну, и когда ты собираешься её снова преодолеть? Летом? ― перебил Богдан, вложив в эти слова весь свой сарказм.

Эта язвительность показалась мне несвоевременной, но об этом я ему не сказал, а просто ответил:

― Нет, не летом. Летом тяжело бежать. Мой дядя Дмитрий ― лесник, поэтому имеет доступ в пограничную полосу. Летом ловят десятки перебежчиков. Он говорил, что зимой колючую проволоку заметает снегом. Пройти тогда на лыжах ― детская игрушка.

Я увидел реакцию Богдана, не закончив ещё говорить. С кривой усмешкой на лице он сказал:

― А если ты попадёшь на пограничников?

― Я про это подумал,― ответил я бравируя.― У меня есть револьвер. Или они, или я.

― Жить надоело?

Я замолчал. В моей голове металась тьма-тьмущая противоречивых мыслей.

Наконец Богдан заговорил:

― Михаил, ты ― романтик. Забудь про переход границы. Ты должен остаться тут. Тут очень много работы.

Он остановился и оглянулся, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. Наклонившись ко мне и прикрыв рукой рот, словно боясь, что слова могут разлететься, он зашептал:

― Существует одна тайная организация. Она делает много хорошего.

― Тайная организация?! ― чуть не крикнул я, но моментально снизил голос. ― Ты принадлежишь к ней?!

Он пропустил мой вопрос сквозь уши.

― Пошли спать, ― сказал он. ― Про это мы поговорим завтра.

Вернувшись из школы, я увидел на своём столе записку:

« Должен срочно выехать на проверку. Вернусь через несколько дней.

Коваль.

PS: Если пани Шебець спросит, ты ничего не знаешь ».

Он очень торопился ― это было видно из его записки. Как всегда, она была написана каллиграфическим почерком ― каждая буква аккуратно написана и соединена с другой. Для меня его каллиграфия была образцом. Я так научился его повторять, что не отличишь от подлинника. Иногда пан Коваль просил подписать меня какие-то не очень важные записки или счета, так как, как он шутил, моя подпись смотрелась более подлиннее, чем его.

Их с Анной отъезд показался мне ещё более загадочным, когда на следующий день я обнаружил, что в подвале нет ни моих, ни его лыж. Принимая во внимание обстоятельства, при каких появилась Анна, а также то, что я заметил, как пан Коваль тайно от меня рисовал карту, я очень сомневался, что они просто поехали покататься на лыжах.

В своём воображении я видел, как они садятся в поезд до Яворы, выпрыгивают из него, надевают лыжи и направляются к границе. Завёрнутые в белые простыни, они сливаются со снегом. Речку и колючую проволоку вдоль неё покрыло снегом. На другой стороне границы они останавливаются и оглядываются. За ними остался мир страха и неверия. Там нет места сегодняшней жизни; там только ужасы будущего.

Однако меня удивило, что пан Коваль убежал. Разве он не слишком молод, чтобы начинать новую жизнь в неизвестных землях? К тому же это безответственно. Без него я буду вынужден присоединиться к хулиганам или уехать назад в село, а это ещё хуже. Село превратили в колхоз. Люди целый месяц гнут спину за несчастный мешок картошки. Это было подготовкой к обещанному будущему.