Михаил Яворский - Поцелуй льва

― Ты не можешь сейчас решить? Сколько мне ещё ждать? Ты намереваешься жениться на мне в Сибири? Думаешь, они не знают, что ты офицер австрийской армии? И петлюровской! Не будь таким уверенным. Они доберутся до тебя ― это вопрос времени… Кстати, где ты прячешь свои военные фотографии? Ты на них как павлин, самовлюблённый павлин… Как только увидишь юбку, распускаешь хвост, выставляя все краски, только бы соблазнить женщину.

Я услыхал только последние слова ответа пана Коваля:

― Посушай-ка, я никогда не обещал на тебе жениться.

― Врун, опомнись! Да ты для Анны дедом мог быть! ― наседала пани Шебець.

Шум ветра заглушил слова пана Коваля, но он наверно что-то сказал, что очень разозлило пани Шебець. Она завопила:

― С меня хватит! Я последний раз с тобой. Я уже ухожу прочь!

Я надеялся, что она всё-таки уйдёт, но этого не случилось. Установилась тишина и длилась долгое время.

Неожиданно её пронзил крик пани Шебець, словно её кто-то уколол ножом. Кровать пана Коваля перестала скрипеть.

Четвёртая платформа, с которой отправлялся поезд на Самбор, была запружена крестьянами, которые возвращались с чёрного рынка. Прождав поезд больше часа, они сидели молча и неподвижно, держа на руках свои котомки, крепко прижимая их к себе, словно боялись потерять.

Сегодня на рассвете они садились в этот поезд в противоположном направлении. Они ехали из сёл в город с картофелем, яйцами, зерном, мясом и другими продуктами, которых нет в государственных магазинах. Они шли на Краковскую площадь, где продавали плоды своего труда на чёрном рынке. Домой, как сегодня, они везли сахар, водку или кожу ― то, чего не было в селе. Водка им была нужна, чтобы радоваться освобождению. Сахар они покупали на самогон, чтобы их жизнь была ещё счастливее. А кожу они покупали, чтобы делать себе обувь, так как купленная в государственных магазинах разлеталась на следующий день.

В тусклом металлическом свете единственной лампочки в углу вагоны они смотрелись как огромные куклы. Их взгляд был обращён в собственную глубину так, словно остальной мир их не интересовал. Я даже не уверен, что кто-то заметил, как мы с Богданом зашли и сели на свободные места возле туалета. А если и заметили, то им было всё равно. Замкнутые в себе, они интересовались только тем, когда тронется поезд.

Со своей стороны мы старались ничем не привлекать их внимание. Просто едут себе домой два школьника после выходных. Богдан нёс старый ранец, а я ― поношенную сумку. В билетах было написано, что мы едем в Комарно ― село, расположенное в 40 километрах от Львова. Мы никогда там не были, но нам сказали, что оно в трёх километрах от железнодорожной станции. Прибыв в Комарно, мы должны были идти по дороге на восток, там нас встретит незнакомый нам человек, но он нас узнает.

Мы имели тайное задание. Я вступал в Организацию. Богдан был моим поручителем. Данный нам инструктаж был очень понятным: выйти из поезда, подождать минут пятнадцать на станции, пока все разойдутся, идти в направлении Комарно, а связник будет ехать на телеге и встретит нас на половине пути. Его пароль― «Пасха», наш отзыв ― «Великодень».

Выехав из Львова, поезд вначале ехал медленно, пыхтя как астматик, но потом набрал обычную скорость, что вселило в нас надежду вовремя прибыть к месту назначения. Он вяло свистел на переездах и возле семафоров, останавливался на каждой самой маленькой станции, выпуская нескольких сонных пассажиров.

Казалось, лампочка засветилась ярче, а вагон наполнил пар, который просачивался из труб. Когда потеплело, туалет возле наших мест начал оттаивать. Сладковатая вонь растаявших человеческих фекалий присоединилась к спёртому воздуху. Впрочем, когда какой-то мужик закурил самокрутку из махорки, тот противный дым забил все остальные запахи.

После освобождения махорка стала и модой и необходимостью, потому что из-за нехватки сигарет и папиросной бумаги курцы не имели выбора. Это же касается и туалетов. Когда была буржуазия, их чистили. Делали это люди, вынужденные заниматься этой недостойной работой, чтобы выжить. Теперь не было высоких и низких классов. Все мы были равны ― трудящиеся. Все мы были членами одного класса ― пролетариатом. Такая грязная работа была ниже нашей чести.

Наконец, около десяти вечера, поезд прибыл в Комарно. Приятно было вдохнуть свежий воздух. Согласно инструктажа, мы подождали 15 минут возле станции, пока не разошлись все пассажиры и станционный смотритель погасил свет и ушёл домой.

Тогда мы грунтовой дорогой, которая простилалась на восток от станции, направились в сторону Комарно. Днём она, наверно, была в грязи, но теперь подмёрзла. Её запятнали заплаты снега, которые казались синеватыми при свете восходящей Луны. Мы шли молча в плену предчувствий, смешанных с волнением и моментами страха перед неизвестным. Время от времени мы переглядывались, словно чтобы уверить один другого, что мы на правильном пути.

― Смотри! ― вдруг крикнул Богдан. ― Видишь?

Из-за поворота появилось какое-то серое пятно. Оно приближалось. Вскоре мы увидели, что это телега. Поравнявшись с нами, она остановилась.

― Куда это вы так поздно? ― услышали мы голос ездового, который оказался бородатым старым мужчиной с длинными густыми усами, в традиционной меховой шапке, натянутой на глаза.

― Может вы домой едете…― он на мгновение замолчал и в глазах его сверкнули какие-то огоньки, ― на Пасху?

― На Великодень, ― громко ответили мы с Богданом.

― Быстро в телегу, ― велел он. ― Ложитесь ниц! Молчать! Не вставать! Понятно?

Мы легли. Не успели мы обдумать нашу ситуацию, как на нас набросили покрывало, а сверху, что-то, вроде мешков с соломой.

Телега развернулась и поехала туда, откуда прибыла, вскоре повернула влево, некоторое время ехала прямо, направо, а потом я потерял ориентацию. Не знаю, как чувствовал себя Богдан, потому что ездовой постоянно приказывал нам молчать, хотя голос его звучал каждый раз иначе. Я начал побаиваться, что нас поймали в ловушку. Периодически у меня возникало желание выпрыгнуть из телеги, но каждый раз я отбрасывал эту мысль ― возница мог иметь оружие.

Через некоторое время я уже не мог оценить, долго ли мы едем, потому что в таких условиях время бежит или очень быстро, или очень медленно ― телега выехала на ухабистую дорогу. Иной раз мне казалось, что нас вместе с поклажей вытрясет из телеги.

Наконец остановка. Мы услыхали шёпот, а потом скрежетание, словно отворяли тяжёлые ворота. Телега ещё немного проехала, остановилась, ворота за нами закрыли.