Михаил Яворский - Поцелуй льва

Вопреки надеждам, нас не повели в казармы, где производили допросы, а затолкали в крытый кузов военного грузовика. Закрытые, не понимая куда нас везут, мы только знали, что после долгой ухабистой полевой дороги мы выехали на ровную. Через несколько часов мы снова ехали по грунтовой.

Наконец грузовик остановился. Мы услышали голоса на немецком языке и звук отворяющихся ворот. Грузовик проехал ещё немного и остановился: «Вылезайте!»

Справа на склоне стояло длинное приземистое здание из кирпича. Левее возле подножья за высоким ограждением из колючей проволоки я увидел то, что в сумерках казалось кучей кукол в лохмотьях формы Красной армии. Это были военнопленные. Медленно, еле волоча ноги, по щиколотку в грязи, некоторые из них приникли к ограждению, как привидения, выкатив на нас свои полумёртвые глаза, держась за ограду, они выцветшими, почти мертвецкими голосами, умоляли дать хлеба.

Может и нам с Богданом судится тут влачить жалкое существование? Ворота лагеря для военнопленных были метрах в двадцати.

Встревоженные, мы не поняли приказа конвоира и направились к воротам. Он остановил нас, показав на кирпичное здание и приказал идти туда. К удивлению, он с нами не пошёл. Что это ― капкан?

Мы шли медленно, ещё медленнее я открывал двери.

Мы оказались в освещённом помещении размером с небольшой спортзал, где достаточно чистый пол был застелен соломенными тюфяками. Что за чудеса? После суточного путешествия по ухабам в грузовике мы уже ни над чем не задумывались. Забыв про жажду и голод, мы упали на тюфяки и заснули.

На следующий день к нам присоединилось два грузовика «наших». Среди них было «руководство Организации» из Житомира и члены двух отрядов, которые пришли нам на замену в Белой Церкви. Оказалось, что два дня назад S.D. начало проводить повальные аресты наших отрядов, чтобы не дать Организации пробраться в Киев и установить там свою власть. Было подозрительным то, что среди задержанных не было пана Сороки ― руководителя нашей группы, а потом координатора всех групп в Житомире. Допускали, что он ― немецкий агент, выдавший немцам сеть отрядов. Покраснев, Богдан признал, что ошибался, считая пана Сороку «настоящим патриотом, преданным нашему делу».

Теперь нас было свыше шестидесяти. Военнопленные имели все основания завидовать нам ― мы ночевали под крышей, имели покрывала, воду, хлеб, каждый вечер суп, а их держали под открытым небом, под дождём и солнцем, спали они на грязной земле, пухли от голода.

Однажды мы с Богданом шли по дорожке между зданием и оградой и несли буханку хлеба из комиссариата. Сотни протянутых рук и скорбящих голосов молили у нас хлеба. Мы разломали буханку и кинули её за ограду. Господи, что там началось. Пленные рванули туда, где должен был упасть хлеб. Через мгновение там была огромная куча тел, которые лупили один другого. Мы не видели, кто поймал буханку, но когда народ разошёлся, несколько тел осталось лежать втоптанными в грязь.

Мы недоумённо раздумывали над тем, что мы сделали. У нас были добрые намерения, но итог..?

Это мне напомнило постулаты катехизма. Когда-то священник поучал нас, что «добрые» намерения делают плохие дела хорошими, а плохие намерения делают наоборот. Каким дураком был этот представитель Бога. Мы собственными глазами видели, что хорошее намерение может уничтожить людей.

Военнопленные мучались от холода и голода, а мы ― неуверенностью будущего. Немцы хорошо нас кормили, но не говорили, что будут делать с нами дальше. Казалось, они и сами не знают. Sonder Dienst нас задержал и привёз в лагерь, а лагерем руководили структуры вермахта (военных). Некоторые из наших руководителей считали, что волноваться нет надобности, что это «просто недоразумение» ― когда нас привезут во Львов, «наше правительство освободит нас». Самые высокопоставленные утверждали, что «немцам придётся ещё и извиняться за это недоразумение, так как без нас им не выиграть войну».

Про ход военных действий мы узнали случайно, когда Богдан нашёл в столовой смятую немецкую газету. Она была датирована 24 сентября 1941 года. В ней сообщалось о «наибольшей сокрушительной битве в мировой истории южнее Киева». Согласно газеты, в том бою Красная армия потеряла тысячи пушек, танков, свыше миллиона солдат было взято в плен. Эти потери, писалось в газете, свидетельствовали, что близится окончательное поражение врага. Словно для того, чтобы лишить последних сомнений в победе немцев, в статье на той же странице описывался какой-то Парацельзус ― «немецкий гений», который ещё четыреста лет назад предвидел большую победу Третьего Рейха.

Всё понятно: Киев в немецких руках, Германия выиграет войну. Наш коллектив несколько дней безостановочно обсуждал эти новости. Я уже эту статью знал почти наизусть. Я запомнил дату публикации, потому что через десять дней, 4 октября, из нас вызвали двадцать одного человека. Среди вызванных были наши руководители, и как ни странно, мы с Богданом. Во дворе нас ожидал крытый военный грузовик.

Мы поднялись в кузов, за нами ― вооружённый солдат. На наши вопросы он нехотя ответил, что мы едем в Лемберг. Все несказанно обрадовались. Один из руководителей уверенно выкрикнул: «А что я вам говорил ― скоро мы будем дома и на свободе!»

К вечеру мы въехали на окраину Львова. Охранник отодвинул брезент. Нашу дрёму развеяла волна холодного осеннего воздуха. Когда Богдан восторженно крикнул: «Мы во Львове!», все вскочили на ноги. Наш конвоир и глазом не моргнул. Он был таким же сдержанным и безразличным, как и на протяжении всей поездки. Это был солдат вермахта, а не SD-совец, и это задание могло быть ему противным.

Я стоял рядом с ним, и мне казалось, что если бы я выпрыгнул из грузовика, ему было бы всё равно. Именно эта мысль пришла мне в голову, когда мы проезжали мимо памятника Мицкевичу. В это мгновение один из самых главных наших предводителей взволнованно сообщил, что грузовик направляется к университету, где пока что заседало наше Временное правительство. «Там нас и освободят». Именно по этому я отказался от своего намерения.

Однако неподалеку от университета наш грузовик свернул влево и выехал на оживлённую улицу. Теперь бежать было напрасно, так как спереди и сзади ехали немецкие военные автомобили.

Вскоре мы повернули на улицу Дзержинского, названную так в честь комиссара ГПУ ― самой страшной организации большевиков 20-х годов. ГПУ отвечало за «революционную справедливость», согласно которой смерть была единственно правильным наказанием для врагов народа. Именно на этой улице во время советской оккупации Львова размещался штаб не менее ужасного НКВД.