Михаил Яворский - Поцелуй льва

Через четыре месяца немцы сделали попытку вернуть себе утраченные территории. Эта рубка вошла в аналлы истории как самая великая битва Второй мировой войны. Говорят, в ней участвовало около двух миллионов солдат, 6000 танков, 4000 единиц авиатехники. Немецкой армии не удалось прорваться вперёд. «Операция Барбаросса» оказалась призраком. Глядя из своей могилы, опьянённый первоначальными победами Гитлера, император Барбаросса не мог отойти от своего похмелья.

Ситуация на оккупированных территориях тоже изменилась. Появилась самоуверенность. Поляки организовали повстанческую Армию Крайову, украинцы ― УПА, партизанскую армию, еврейская организация подняла восстание в Варшавском гетто и целый месяц сражалась при крайне неблагоприятных условиях.

Немцы вели себя как раненый хищник. Местное населения вынуждали присутствовать при публичных казнях. Чтобы запугать людей, мертвецов оставляли висеть сутки.

Мне посчастливилось ― меня ни разу не загоняли смотреть на казнь. Но один раз, по дороге на чёрный рынок, из-за того что «чёрные» перекрыли другие улицы, мне пришлось пройти возле виселицы, на которой висели казнённые накануне люди. Виселица стояла в самой оживлённой части города, посреди главного проспекта, напротив Оперного. Афиша на дверях театра анонсировала новый спектакль «Fledermaus», а на табличке внизу было написано «Nur Für Deutsche».

Я не поднимал глаз от тротуара ― не хотел смотреть на виселицу, потому что помнил, как страшно выглядел мужчина, который повесился в Яворе. Это произошло за год перед моим отъездом во Львов. Как и другие дети, я пас в лесу коров. Однажды мы играли в прятки между сосен, скал, кустов. Вдруг услышали, как один ребёнок закричал: «Эй, ребята! Человек висит на ели!» Это звучало как шутка, но там действительно был висельник. Оказалось, что это сельский казначей, который присвоил себе какие-то деньги. Не выдержав позора, он боялся появится общине на глаза. С тех пор мы избегали ходить в ту часть леса ― как мы его называли ― проклятой ложбиной.

Сейчас, чем ближе я подходил к виселице, тем чётче в моём представлении представал образ того мужчины с петлёй на шее, с распухшим языком, который торчал из его открытого рта. Я чуть не пошёл назад. Однако что-то принуждало меня идти дальше.

Я не мог долго игнорировать виселицу. Остановился и посмотрел прямо на неё. На верёвках, привязанных к грубой горизонтальной балке, которая лежала на двух крепких высоких столбах, висело десять тел. Среди них была одна женщина. Петля крепко обхватила её шею, голова была наклонена вбок, словно, чтобы не видеть изувеченного лица соседа. Её густая чёрная коса ниспадала через правое плечо, касаясь верёвки, которой были связаны её руки. Её ноги в чёрных чулках были скрещены, словно отдыхали от длительного путешествия. Глаза её были закрыты.

Я думал, кто она, и что ощущала, когда ей на шею накидывали петлю. Когда-то, чтобы повесить женщину, она должна была быть ведьмой. Теперь достаточно было быть членом АК или ОУН, или просто быть арестованной во время облавы. Недавно появились объявления, в которых говорилось, что за каждого убитого немца будет повешено десять местных жителей.

Я уже три года не молился, но увидев ту женщину в петле, я ощутил желание помолиться за неё. Однако была ли в этом нужда? Она сама была, как страстная молитва, самое громкое взывание к небесам положить конец этому молчаливому безразличию.

В тот день я лёг поздно, но не мог долго заснуть. Это была моя первая ночь в комнате пана Коваля. Я лежал в его кровати, вдвое шире чем моя, в соседней комнате, и представлял себе череду женщин, которые прошли через эту спальню. Была ли моя мать только одной из них?

Образ этой повешенной женщины стоял у меня перед глазами ещё несколько дней. Не то, чтобы на повешенных мужчин приятнее смотреть. Хоть как это не кощунственно, но обычно на войне мужчины вешают мужчин. Но вид этой женщины вызвал у меня иную реакцию ― у меня исчезло колебание уйти в подполье. Я окончательно решил в июне направиться «в лес».

Её лицо, превращённое смертью в замороженную маску с устами, раскрытыми, словно в мгновение молитвы, было со мной, когда я садился в поезд на Львовском железнодорожном вокзале направляясь в Явору. Я ехал утренним субботним поездом, надеясь около полудня быть в Яворе. Завтра ― Пасха. Какой неожиданностью для мамы будет встреча со мной после такой долгой разлуки.

Она не знала где я, чем занимаюсь, но я был уверен, что она ожидает меня каждую минуту. Я представил себе, как она замешивает тесто на паску. Мой нос даже ощущал соблазнительный запах муки с дрожжами, яйцами, маслом и изюмом.

В детстве я с открытым ртом наблюдал, как она всё это перемешивает в однородную массу, выкладывает тесто в круглую металлическую форму, а когда оно подойдёт, пучком гусиных перьев смазывает его сверху яичным желтком. Паска выходила из печи румяной, тёмно-коричневой, поблёскивая словно спелый каштан.

Локомотив двигался спокойно и размеренно, попыхивая, замедляя ход на переездах, останавливаясь на каждой станции. При такой скорости из Львова в Самбор мы должны прибыть через два часа. Там паровоз дозаправят водой, и ещё через два часа мы будем в Яворе.

Прошло почти три года с тех пор, когда я последний раз был в селе ― летом перед смертью отца. Семь лет назад меня послали во Львов ― «в свет», чтобы стать «мужчиной» и добиться лучшей жизни. Возвращаясь теперь я не знал, что ожидать, ведь я так изменился. Да и село не могло остаться таким, как когда-то. Россияне оставили на нём тяжёлый отпечаток, забрав у людей землю и загнав их вместе со скотом в колхозы. А теперь своё дело делали немцы.

Перед немецко-польской войной мои родители жили в «верхнем конце» Яворы. Село растянулось на несколько километров вдоль извилистой грунтовой дороги, которая протянулась параллельно к Яворку ― речушки в широкой низине, окружённой двумя извилистыми горными хребтами. Две части села отличались только населением и историей.

Лет четыреста назад, когда низина была заросшей клёнами и яворами, а в лесах водились волки и медведи, эти земли принадлежали некоему графу Яворскому. В начале XVI века эту часть земли завоевали поляки. Они не повесили графа, но вынудили его отдать часть земли. «Нижнюю» Явору в награду за службу отдали офицеру польского короля вместе с пленными солдатами, из которых он сделал крепостных. Он построил себе имение и начал властвовать. Через триста лет крепостное право ликвидировали, но чтобы выжить, бывшие крепостные и их наследники должны были работать за мизерную плату, не имея права выезда из села. Люди часто ходили в панский лес за дровами, за что их ожидало суровое наказание, если поймает лесник.