Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

«Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками… Внизу передо мною пестреет чистенький новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы всё синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом… Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка…» Прелесть, правда? Умереть можно. Пятёрку заработала…

Медленно, нога за ногу, иду по коридору общежития, думаю, раздеваться не буду, мыться не буду, есть-пить не буду, всё потом, сначала посплю немножко… Увидела через приоткрытую дверь висящую на стене мандолину, зашла в комнату. На четырёх кроватях спали девушки. Присела на табуретку. «Где-то стреляли, не переставая, тяжёлые орудия, и на этом громовом фоне я услышала нежный стон мандолины.

Лейла, чистенькая, похудевшая, ждала меня.

— Ты где пропадала? Я тут с голоду умираю, а тебя нет и нет. С каким-нибудь джигитом по степи шлялась» знаю я тебя. Не оправдывайся.

Помогла мне раздеться, приготовила чистое полотенце. И всё старалась меня рассмешить. Глядим друг на друга, не наглядимся.

Мне снилось, что я с Темир-шейхом иду по какому-то мёртвому городу. Под ногами щебень, по сторонам груды скрюченного металла, мотки колючей проволоки» обломки самолётов с намалёванными на них свастиками и крестами, изогнутые, похожие на гигантских змей, стволы пушек. Мой спутник молча указывает то в одну сторону, то в другую, я должна что-то запомнить, это очень важно, но никак не могу сообразить, что именно.

Прямо перед нами в клубах дыма появляется бронзовая фигура, лишённая головы, я хочу остановиться, прочесть надпись, но Темир-шейх увлекает меня дальше.

Подходим к узкому, длинному оврагу. Он почти доверху заполнен тем же металлоломом, но стволы, обвитые колючей проволокой, извиваются, шевелятся. «Ещё живые, — говорит Темир-шейх. — Запомни этот овраг».

Я проснулась, подумала: какой ужас. Перевернулась на другой бок и снова уснула.

Вижу во сне тот же овраг, но вместо Темир-шейха рядом со мной стоит Валя, налей белое платье, в руках — большой букет полевых цветов. «Не упади», — предупреждаю я её и окончательно просыпаюсь.

Голова тяжёлая, вроде и не спала. Побежала в штаб.

После разбора полётов выступила Рачкевич.

— Месяц назад, накануне нашего наступления, — сказала она, полистав блокнот, — бывший командующий немецко-фашистскими войсками в Крыму генерал-полковник Енеке возвестил: «Крым на замке. В мире ещё нет такой силы, которая была бы способна прорвать немецкую оборону на Перекопе и Сиваше. Пусть немецкие и румынские солдаты спокойно отдыхают в окопах. Путь большевикам в Крым навсегда отрезан».

Прошло тридцать дней. Десятки тысяч немецких и румынских солдат «отдыхают» в земле. Оставшиеся в живых загнаны за последний оборонительный обвод. Преемником Енеке, как вы знаете, стал генерал Альмендингер. В одном из последних его приказов войскам говорится: «Я получил приказ защищать каждую пядь. Севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете. Я требую, чтобы все солдаты оборонялись до последнего в полном смысле этого слова, чтобы никто не отходил и удерживал бы каждую траншею, каждую воронку и каждый окоп». А один из искателей счастья на крымских берегах, командир полка, видимо, решил перещеголять генерала, воодушевить своих приунывших головорезов такой фразой: «Русские держали Севастополь восемь месяцев. Мы будем его держать восемь лет».

— Типичный случай, — усмехнувшись, сказала Вера Белик.

Дружный смех, возгласы:

— Научились молоть языком у Геббельса.

— Взять бы в плен этих пустобрёхов.

— Восьми дней не продержатся.

— Могилу свою защищают, а не плацдарм.

Рачкевич продолжала:

— Наши войска почти вплотную подошли к Сапун-горе. Это ключевая позиция на подступах к городу. По опорным пунктам вражеской обороны наносят удары «катюши», тяжёлая артиллерия, танки, авиация. Боевые действия нашего полка — лишь малая часть этой огненной лавины. Подавляя огневые точки противника, стирая с лица земли укрепления, уничтожая живую. силу фашистов, мы сохраняем жизнь наших солдат и увеличиваем их наступательный порыв. Каждая бомба, попавшая в цель, — это шаг к победе, это удар по башке Гитлера и по языку Геббельса.

За месяц боёв 17-я фашистская армия уменьшилась более чем наполовину. Гитлеровцы прижаты к морю, и только капитуляция может спасти их — от поголовной гибели.

С моря Севастополь блокирован кораблями и авиацией Черноморского флота, об уничтожении которого фашисты объявили ещё в начале войны. Как всегда, они желаемое выдавали за действительное.

Крупных немецких военных кораблей на Чёрном море не было и нет. По Дунаю они спустили подводные лодки и катера, но с первого дня войны на море безраздельно господствует наш Черноморский флот. Базируясь временно на Кавказском побережье, линейные корабли, крейсеры, эсминцы, миноносцы, подводные лодки, торпедные катера в самые тяжёлые дни поддерживали огнём наземные войска, высаживали десанты, доставляли в осаждённые города пополнение, оружие, боеприпасы, продовольствие, эвакуировали десятки тысяч детей, женщин, раненых.

На вооружении Черноморского флота более 600 самолётов — бомбардировщиков, торпедоносцев, штурмовиков, истребителей.

Севастополь станет для фашистской Германии вторым Сталинградом. Советские люди ждут завершения грандиозной битвы, значение которой очевидно.

Сделав небольшую паузу, Рачкевич обратилась к нам с призывом:

— Исполним же свой долг, милые подруги, ударим по врагу, как подобает гвардейцам, сделаем всё, чтобы приблизить час полного очищения Крыма от грабителей и убийц, воздадим им полной мерой за все их кровавые преступления. Родина не забудет наш подвиг.

Едва она закончила, как Саша Хорошилова, наш комсорг, звонким, ликующим голосом крикнула:

— Даёшь Севастополь!

Сто девичьих голосов тут же слились в один:

— Даёшь!..

«Гитлеровцы ведут самоубийственную войну, — подумала я. — Стараются отдалить свой неизбежный конец. Германия проиграла первую мировую войну, развязала вторую, сейчас пишутся самые кровавые, самые гнусные страницы её истории. Этот урок немцы будут помнить дольше, чем первый. Третьего «дранга» не будет никогда, во всяком случае, на восток. Новые гитлеры и геббельсы, может быть, найдутся, но одурачить народ ещё раз им не удастся»…