Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

Утром немцы начали рвать скалы над нами. Свод обрушился. Крики, грохот. Вход завалило. Тьма. Когда утихло, я подал голос: есть живые? «Я живой!» — отозвался один. В той же стороне — кашель. Не пойму, двое там или один. Спрашиваю: это ты кашлял? И у самого в горле першит, мочи нет, сам начал кашлять, слышу голос, а слов разобрать не могу, после контузии плохо слышу. Крикнул: кто живой, ко мне! Тот же голос отвечает: сам сюда двигай, мне ногу придавило.

Ползу, думаю: неужели всего двое в живых осталось? Добрался до придавленного, высвободил ему ногу, ощупал — плохо дело, кость раздроблена. Кто ты, спрашиваю, как звать? Стянул с себя тельняшку, перевязал товарищу ногу, что, спрашиваю, молчишь? Он что-то начал выкрикивать, не по-русски, я понял — бредит. Пошарил кругом — ни оружия, ни еды.

Вскоре парень пришёл в себя, познакомились. Яном его звали, латыш, фамилия трудная, не выговоришь, не запомнил. Артиллерист 35-й батареи, которая обороняла Херсонес. Ты, говорю, лежи, не двигайся, а я займусь раскопками.

Как определить, в какой стороне море? Ян говорил, что лежал ногами к выходу, я сориентировался. Перекладываю камни, вспоминаю, где что было. Проход сделать не удалось, только пальцы искровянил. Подался влево, там в нише — галеты, сахар, фляги с водой и вином. Прополз метров пятнадцать, упёрся в стену, по моим расчётам, склад — подо мной. Начал разбирать камни. Сколько часов я промучился, не имею представления. Склад не обнаружил, ошибся, значит. Откопал руку с наганом…

Старшина разжёг трубку и после двух-трёх затяжек усмехнулся:

— Вооружил Яна. Немцы опять начали рвать берег взрывчаткой, слева и справа от нас. Сижу рядом с товарищем, прикрыл телом его голову, слушаю, как шлёпаются сверху камни, считаю про себя: один… мимо, два… мимо.

И вдруг в глаза мне ударил солнечный луч. Как ножом резануло, я зажмурился, думал, ослеп. Ничего. На душе полегчало. Снял сапог, разрезал портянку, обмотал, пальцы и — за работу. Расширил немного проход, осмотрелся.

До обвала к нише я не подходил. Спросил у Яна, где склад, он тоже точно указать не может, делать нечего, роюсь наугад. Наконец — фляга! Кричу Яну: нашёл! От волнения никак не могу её подцепить. Приподнял, чувствую, пустая. Отвинтил крышку — сухо. Сижу и плачу, как малое дитя, а Ян утешает: спешить нам некуда, приляг, отдохни. Нет, думаю, пока силы есть, надо ворочать камни, не найду склад, загнёмся.

Время от времени раздавались взрывы, автоматные очереди. Солнце скрылось. Всю ночь я перекладывал камни на ощупь, обнаружил нишу, да не ту. Изредка попадались руки, ноги. Не обращал внимания, отупел. Утром всё-таки добрался до склада. Что в нём было? Две фляжки с водой, одна с вином, одна, наполненная наполовину, со спиртом. Двадцать ломаных галет, два больших куска сахара, целый ворох индивидуальных пакетов, вот этот кисет, набитый махрой; зажигалка и противогаз. Вот сколько добра, всё наше.

Подкрепились, хлебнули по глотку вина и уснули. Просыпаюсь, не пойму, утро или вечер. Спросил у Яна, говорит, ты спал сутки, сейчас утро. А ты, спрашиваю. Молчит. Как нога? Молчит. Ладно, говорю, не унывай. Заглянет к нам в обед солнце, посмотрим, если потребуется, сделаем операцию. Я слышал, врачи в Севастополе, в подземном госпитале, обрабатывали раны шампанским, а у нас лучшее средство — спирт. Нож — есть, тампоны есть, бинты есть… Ян говорит: начинай, а то поздно будет.

Старшина помолчал, положил потухшую трубку на колени, спросил:

— Может, не надо?..

— Надо, — тихо, но твёрдо ответила я, глядя на его изуродованные пальцы. Он пошевелил ими, снова набил трубку, закурил.

— Фельдшера бы раскопать, вернее его сумку… — Я заставил Яна выпить спирту и взялся за дело.

Нога воспалилась, на ампутацию я не решился, но основательно промыл рану, аккуратно забинтовал. Ян держался молодцом, ни разу не вскрикнул, только дёргался и дышал с присвистом.

Можно считать: операция прошла успешно, пациент уснул, а я забинтовал себе руки и опять взялся за раскопки. Наш арсенал пополнился двумя ножами и «лимонкой». Мы ещё надеялись, что подойдут катера. Когда раздавались взрывы, выстрелы, я кидался к выходу. Видел, как немцы бросали в расселины горящие бочки, жгли людей огнемётами. А катера не появлялись. Да и не могли они вывезти всех, если бы и появились. Послать сюда большие корабли и транспортные суда нельзя — подходы заминированы, фашистская авиация наготове, ситуация трагическая.

Как мы ни экономили продукты, они подошли к концу. Я разбавлял вино водой, добавлял сахар, галетные крошки и поил этой смесью Яна. Духота страшная, надо было срочно раздобыть воду.

В ночь на 10-е июля я решил сделать вылазку. Взял нож, «лимонку», две пустые фляжки. Остатки питательной смеси отдал Яну, говорю, держись, иду на промысел, чем-нибудь разживусь. Он говорит: оставь меня, уходи в горы, к партизанам, зачем пропадать двоим. Не пропадём, говорю, дождёмся наших. Он своё: у меня гангрена, так и так, один конец, уходи, пока есть силы. У тебя, говорю, никакой гангрены нет, простой перелом, поправишься, плясать будешь. В любую минуту могут подойти корабли, возможно, наши высадят десант, убежище у нас надёжное, не будем терять надежды. Вроде убедил. Хорошо, говорит, возвращайся, я посплю.

Конечно, я понимал: надеяться мы могли только на чудо. Если корабли не пришли в первых числах, то теперь им здесь делать нечего, может быть, в живых только мы двое и остались. Надо самим выкручиваться. Десант будет, но когда… Бросить товарища? Ни за что!

Вылез я на склон, обследовал для начала ближайшую расселину, обнаружил лишь обгоревшие трупы.

Над обрывом по берегу ходили немецкие патрули, изредка постреливали из автоматов, пускали ракеты.

Примерно в полночь я добрался до аэродрома. Немцы включили прожектор, я разглядел грузовую автомашину, подполз поближе. Слышу, разговаривают двое. Думаю, надо проверить, что в кузове. Приземлился самолёт, прожектор погас. И тут мне повезло: наткнулся на ведёрко с водой. В пяти шагах лопочут немцы, а я пью и пью. Наполнил фляжки, положил ведро набок и пополз обратно. За провиантом, думаю, отправлюсь в следующую ночь.

Подполз к обрыву, мать честная, туман. Спустился вниз, укрылся под скалой, жду. Взошло солнце, туман начал редеть, но знакомых ориентиров не видно, берег тот и не тот. В общем, «домой» попал не сразу, часа два елозил по склону, пока не разглядел знакомую скалу, торчащую из воды. Всё сразу встало на место…

Ян был мёртв. Двумя руками воткнул нож в сердце, так и застыл. Рядом — наган с одним патроном, фляжка, к которой он не прикоснулся. Такие дела. Лью ему воду на лицо, не знаю, зачем. Ну, мёртвого не воротишь…

На крыльце госпиталя появилась Лейла и сразу увидела нас. Подошла, поцеловала меня, спросила испуганно: