Шамиль Ракипов - О чём грустят кипарисы

— Если и замотали или сбили, всё равно не скажут. Постесняются…

В другом углу столовой тоже говорили о сегодняшнем происшествии:

— Гляжу, у Кати с пальцев кровь капает. — Это голос Ракобольской. — Что с вами, спрашиваю. Сама испугалась, их испугала. Обе побледнели. Оля схватилась за плечо — и у неё кровь. Я сначала не заметила, обалдела от радости. Было отчего: как с того света явились. А на самолёт страшно смотреть, дыра на дыре. Перебито управление, представляете? И долетели.

— Удивительно, как крылья не отвалились при посадке. Памятник надо Поликарпову поставить, — в тон Ракобольской добавила одна из лётчиц.

Подробности неравного боя мы узнали в тот же день, «Мессершмитт» атаковал девушек вскоре после того, как они отбомбились. Оля была настороже и встретила истребитель огнём из пулемёта. Катя маневрировала, как никогда, но оторваться от «мессера» не удавалось. Крутились над самой землёй, рассчитывали, что немец потеряет их. Не тут-то было: его атаки следовали одна за другой, и если бы не пулемёт, «мессер» наверняка расправился бы с ними.

На раны девушки не обращали внимания, вроде я боли не чувствовали. И когда докладывали, тоже забыли о них.

Видимо, немец израсходовал весь боезапас — исчез. Оля в истребителя не попала, но её прицельный огонь сбивал его с курса.

— При наступлении потерь меньше, — сказала Валя, когда мы вернулись с аэродрома. — Я имею в виду наш полк. У пехотинцев, конечно, наоборот. У нас своё: в Крыму наступали месяц, в Белоруссии месяц — никого не потеряли. Как затишье, только и ждёшь — кого-нибудь собьют. Когда начнётся новое наступление, как ты думаешь? Осенью? Зимой? В будущем году?

— А ты как думаешь?

— По-моему, не скоро. Мамочка моя. — Валя с тихим, сладостным стоном вытянулась на постели, с минуту помолчала. — Все косточки болят. Из-за парашюта… Знаешь, я так рассуждаю. Чем ближе к Берлину, тем больше укреплений. Из тыла сейчас и к нам, и к ним идут новые танки, самолёты, пушки, боеприпасы. Надо восполнить потери. Особенно в боеприпасах. Их, наверно, почти не осталось, израсходовали. Пока накопят в тылу, пока подвезут — необходимо время. Новобранцев надо обучить, иначе полягут без пользы. Наступление, я считаю, готовится сокрушительное, небывалое. Вот и получается: уйдут месяцы. Для кого затишье, для нас буря. Помнишь, на Кубани, фронт застыл, а в воздухе что творилось, кошмар. Ты спишь?

— Нет, слушаю. Ты права, но не совсем. В крымском аду нам просто повезло.

— Повезти может одному экипажу, но не полку.

— Тоже верно, — согласилась я. — Ты меня совсем сбила с толку…

Мне не хотелось сейчас серьёзно спорить — не было сил. Говорила я, не задумываясь. Но Валя, как всегда, была во всеоружии. Сейчас разделает меня под орех. Пусть.

— Понимаешь, в чём секрет, — с воодушевлением продолжала она. — Сам факт, что мы наступаем и наступаем успешно, действует на немцев угнетающе…

— Руки у них трясутся, глаза отуманены страхом, снаряды и пули идут в молоко, — я рассмеялась. — Так что ли?

— Не смейся. По существу, так оно и есть. Они чувствуют: война проиграна, но когда затишье, стреляют спокойнее, точнее, это факт.

— Значит, как говорит Бершанская, будем внимательны.

— Она знает, что говорит, — заключила Валя и, немного подумав, добавила: — Не напрасно её посылали в Москву. Только вот нашли время… Послали бы меня, я бы такую речь закатила…

— А с кем бы я летала?

— Ни с кем. Ты сидела бы в зале и прерывала моё выступление бурными аплодисментами.

— Нет. Не хочу, — возразила я. — Не поеду.

— И я не хочу, и Бершанская не хотела. Я это к тому, что надо было послать кого угодно, если уж так было необходимо, только не командира полка.

— Приказы не обсуждают.

Возле окон нашего дома, тарахтя мотором, прошла автомашина, кузов затянут брезентом — видать, повезли бомбы. Выждав, когда снова наступила тишина, Валя продолжала:

— Это только так говорится. Обсуждают и осуждают, да ещё как. Помнишь, как мы шумели, когда прилетели в Белоруссию? Прибыли воевать, а нам приказывают: тренируйтесь, тренируйтесь, тренируйтесь.

— Ну и что? Напрасно шумели.

— Почему напрасно? — приподнялась Валя. — С командиром дивизии познакомились. Пусть мы ошиблись, нас поправили, ничего страшного. А ошибётся начальство, попробуй его поправь. Так что приказы приказам рознь. Бывают даже несвоевременные приказы…

— Ты слышала о таких?

— Мне девочки рассказывали, которые побывали в санатории для лётного состава.

— Фольклор.

— Дыма без огня не бывает. Нам повезло не в Крыму, а в Москве — сначала с Расковой, потом с Бершанской. Наши женщины, если возьмутся… — Валя махнула рукой, опять опустилась на подушку. — Прикажи мне спать, командир.

— Спи, штурман.

— Есть. Умный, своевременный приказ. Какое может быть обсуждение. Сплю…

«В основном она права, — подвела я итог дискуссии. — Дисциплина должна быть сознательной, а не бездумной, это главное. В немецкой армии дисциплина, с первого взгляда, железная. Но она — тупая. Фюрер думает за всех, а миллионы бандитов послушно исполняют его бесчеловечные приказы. Всё держится на страхе, а на нём далеко не уедешь. Из истории известно, чем это кончается. На царском флоте была, например, палочная дисциплина, но пришло время, и «Аврора» шарахнула по Зимнему дворцу…»

Катю Олейник и Олю Яковлеву в госпиталь не отправили, раны оказались не опасными. А перкаль на их самолёте сменили, поставили новый.

Мы снова разместились в усадьбе сбежавшего помещика, возле польского хутора Далеке, на этот раз надолго. Наступила осень, или проливные дожди, у нас появилось много свободного времени. И в полку неожиданно вспыхнула эпидемия… вышивания. Чтобы обзавестись цветными нитками, девушки распускали старые кофточки, кашне, перчатки — любой трикотаж, наматывали клубки и целыми часами вышивали салфетки, коврики, подушечки, занавески. Откуда только терпение бралось. Каждая цветная тряпочка шла в дело. Даже Бершанская поддалась общему увлечению, быстро постигла тайны древнего женского рукоделия и впервые в жизни вышила на салфетке алую розу. Да не как-нибудь — строгим и чётким болгарским крестом. В письмах домой девушки умоляли родственниц срочно прислать нитки, как можно больше, если не на весь полк, то хотя бы на одну эскадрилью.

Общежитие преобразилось. В комнату входишь как в цветущий сад. Всюду незабудки, ромашки, маки, розы, ландыши, другие растения и цветы, причудливые орнаменты. От вышивок девушек веяло родными просторами, домашним уютом.

В эти ненастные дни и ночи полковой ансамбль песни и пляски расширил свой и без того богатый репертуар и достиг зенита славы особенно за счёт вновь открытых дарований. Очередной номер рукописного «Крокодила», по единодушному мнению читателей, ни в чём не уступал своему московскому собрату, а может даже превосходил его.