Дао Бу - Родная земля (сборник)

Широкая, глинистая, ровная дорога бежала в долину, затем поднималась на высокий холм. Издали казалось, что люди, идущие по ней, карабкаются вверх. Рюкзаки переваливались из стороны в сторону. Листья и ветки маскировки на бойцах колыхались в такт движениям. Дождь усиливался. Солнечный луч блеснул на какое-то время и совсем скрылся за тучами, сгустившиеся сумерки объяли колонну — идти стало трудно. Вместе с дождем, не перестававшим лить ни минуты, все больше сгущалась темнота.

Двигались в колонну по одному. Тхань свернул на обочину, протянул мне руку:

— Пусть пройдет первая рота, а потом мы…

Я встал в сторонку, встряхнул накидку и укрылся с головой. Наступила ночь. Зажгли фонари, и через какое-то время огоньки засверкали вдоль всей колонны длинной мигающей гирляндой. Мокрые металлические каски, бамбуковые и матерчатые шлемы, накидки, укрывавшие загорелые лица, мелькнув в свете керосиновой лампы, исчезали.

Подошла рота подрывников. Несколько человек, несших минометы, громко шлепали по скользкой дороге, тяжело дыша.

По цепи передали приказ:

— Привал на десять минут!

Командиры собрались на летучку.

Тин сидел на корточках. Перед ним горел фонарь, сделанный из бутылки. Вокруг него собрались командиры рот, комиссары. Ветер доносил голос Тина:

— Командование приказало усилить идеологическую работу среди солдат. Нам предстоят лишения, трудности, которые нельзя предусмотреть заранее. Возможно, мы все время будем на марше, в действии, непрерывно в течение целой недели. Рис на исходе. Если сейчас готовить пищу неэкономно, то во время боев придется питаться всухомятку. Не исключено, что и на обратном пути нам придется вести непредвиденные бои. Мобилизуйте бойцов напрячь все свои силы. Решение партийного комитета требует во что бы то ни стало разгромить врага. Как бы ни сложилась обстановка. Американцы лихорадочно вводят новые войска, мы должны их бить, непрестанно бить.

Свет фонаря выхватывал из темноты лица сидевших вокруг командира людей. Ветер нес косые струи пронизывающего холодного дождя.

— С каждым днем наши враги все больше свирепеют, — продолжал Тин. — Вчера они подвергли бомбардировке Ханой. Думают, что с помощью самолетов, артиллерии смогут подавить волю нашего народа. Но они ошибаются. В предстоящем бою мы должны им показать, что наш дух не сломить.

Спустя некоторое время, взвалив на плечи рюкзаки, мы снова двинулись в путь. Время приближалось к полуночи. Дождь мало-помалу прекратился. На горизонте замерцали звезды. Позади нас еще виднелись огни фонарей. Я шагал размеренно, ноги передвигались, как механические.

…Когда мы пришли к пункту назначения, забрезжил рассвет, но в лесу все еще было темно, хоть глаз выколи. Мы свернули в заросли камыша и остановились на берегу какого-то источника.

Тхань спросил:

— Расположимся здесь, как ты думаешь, Хуан?

Я потряс небольшие деревца, чтобы стряхнуть с ветвей капли дождя, срубил несколько веток, сделал подстилку под рюкзаки. Тхань устраивал очаг, собирал дрова. Вдоль берега слышался смех, негромкий говор, сливавшийся в общий шум, крики разбуженных и взлетавших из своих гнезд птиц. Я спустился к источнику, зачерпнул воды, чтобы умыться. Чистая родниковая вода, журча, бежала по большим камням, покрытым зеленым мхом.

Умывшись, я пошел вдоль берега ручья искать Хоа. Издалека услышал голос Тин Заня, весело переговаривавшегося с бойцами. Хоа я нашел сидящим около бойца, которого трепала малярия. Хоа взял пару таблеток хинина, достал кружку, налил воды и стал ласково, как ребенка, уговаривать товарища:

— Выпей-ка лекарство, поешь немножко горяченького супа, чтобы пропотеть хорошенько, и полегчает.

Обернувшись, он заметил меня.

— А, это ты! Мы тут питаемся, подсаживайся. Тан, укройся плотнее одеялом, слышишь?

Я, Хоа и еще три товарища уселись в кружок. Хоа достал банку солонины, открыл её и пригласил меня отведать. На подсушенном мясе выступили крупинки соли; мы взяли по кусочку и стали наслаждаться таянием соленого мяса на языке. Потом закурили. Хоа поделился со мной своими сокровенными думами:

— Я взялся за оружие в двадцать лет, сейчас мне уже тридцать два. Вот уже двенадцать лет минуло. Из них последние четыре года приходится одной рукой держаться за плуг, а другой — за винтовку, драться с врагом. Иногда целыми месяцами приходится сидеть впроголодь.

— Выходит, ты уже несколько лет не был дома, не виделся с женой?

— Какая там жена, семья! Нет у меня ни кола ни двора. Мне говорили, что я и родился-то внебрачным ребенком. Отца своего не знал. А мать вскоре после родов умерла. Я даже не знаю, кто меня выкормил, поднял на ноги. К пяти годам, с той поры, как помни себя, сиротой бродил по селу. Люди подкармливали меня, а я кому принесу пару ведер воды, кому поколю дрова. Когда мне исполнилось двадцать, я направился в поисках работы в соседнее село. Подойдя к одному из дворов, увидел девушку, сидевшую на пороге дома, и окликнул ее:

— Вам не требуются помощники собирать кокосовые орехи?

Девушке было лет восемнадцать. Она оглядела меня с ног до головы, пригласила войти во двор и с лукавой улыбкой показала на высоченный кокос:

— Помоги мне срезать вот ту гроздь кокосовых орехов.

Я обвил ствол пальмы веревочной петлей и полез вверх. Она посматривала на меня снизу. Сорвав гроздь, я спустился и присел под пальмой отдохнуть. Вдруг она спросила:

— А чем ты занимаешься у себя дома?

Тут я смутился и, замявшись, ответил:

— Тоже орехи собираю, заготавливаю дрова…

— А ты не собираешься заняться чем-нибудь еще? Я не нашелся что сказать. А она продолжала:

— Ты так и будешь только дрова колоть да орехи собирать?

— Хотел бы я посмотреть, что бы ты говорила, оказавшись на моем месте, хлебнула бы столько горя.

— Надо бороться за то, чтобы жизнь стала лучше, чтобы не было бедности и голода.

А через некоторое время мы с ней вступили в партизаны. Месяц спустя вместе пошли на первое задание, разгромили полицейский пост в деревне Т.

Мы полюбили друг друга. Вместе воевали около двух лет. Но в одной из операций она попала под бомбежку американских самолетов и погибла. Теперь у меня нет ни одного близкого человека. — Он тяжело вздохнул и добавил: — Семьей для меня стало мое подразделение. По ночам на марше, на привалах, во время перекуров и ночевок, когда растягиваешь накидку или когда заготавливаешь дрова, чтобы сварить рис, согреть чай, и даже когда сидишь в окопах, наблюдаешь за врагом и выбираешь удобный момент для открытия огня, как хорошо чувствовать рядом своих товарищей, верных и надежных.

С каждым днем жизнь меняется, становится краше, с каждым днем убеждаешься, что все больше ее любишь. Проходим через одно село, другое и видим: народ стал жить лучше. Все больше мандариновых и апельсиновых садов. Там, глядишь, появилась школа, тут прорыли новый канал, ребятишки хорошо одеты. И начинаешь по-новому понимать смысл своих трудных, полных лишений и опасности боевых дней. Может быть, вам кажется, что я говорю слишком высокопарно… — И Хоа замолчал.