Дидо Сотириу - Земли обагрённые кровью

Море постепенно успокаивалось. «Не может быть, чтобы не вышла какая-нибудь рыбачья лодка, может, даже моторная. Подожду еще немного и, если ничего не будет, брошусь в воду и вплавь доберусь до острова. Если бы этот чертов Панос поплыл со мной, было бы все-таки легче».

Вдруг на горизонте появилась черная точка. Она напоминала птицу. Нет, это не птица, это, наверно, скала. Нет, и не скала. Движется! Приближается. Это рыбачья лодка. Парус опущен. Идет на веслах. Да, да, на веслах!

— Э-эй! — я кричал, размахивая белым кушаком, свистел. Услышали ли они меня? Заметили ли? А вдруг они испугаются и повернут обратно? Я побежал на берег, привязал к себе бурдюки и прыгнул в воду. Лодка все приближалась. Я окоченел от холода. Но надо было терпеть.

Когда рыбаки подобрали меня, я едва дышал… Не мог слова вымолвить. Только горячие слезы текли по моим щекам. Мне дали воды, и я немного пришел в себя. Я рассказал рыбакам, как добрался до островка. Стал просить их поехать за Паносом. Они долго молчали. Потом старший из них, Леандрос, сказал:

— Слушай, друг, я с тобой откровенно буду говорить. Мы не заходим в турецкие воды. Понимаешь? Я десять ртов кормлю! Бог не захочет, чтобы они остались сиротами для спасения одной души. Не пойду!

Второй рыбак согласился с ним. Они налегли на весла и повернули назад. Я повторил им слова Паноса, сказанные на прощанье.

— Мы же всегда сможем вернуться, если увидим, что нам грозит опасность. Не пропадем… И мне дорога жизнь. После всего, что я пережил…

— Хватит уговаривать. Даже то, что мы сюда зашли, было большой глупостью!

Всю свою злость они выместили на веслах. Когда я увидел, что мы удаляемся от островка, мысль моя лихорадочно заработала. Я искал выхода. Паноса нужно было спасти во что бы то ни стало. Ведь это он подал мне мысль о побеге, мы вместе прошли трудный путь до Чаглы. Я решился. Бросился в воду. Бурдюки меня не держали. Я забарахтался в воде. Рыбаки перестали грести. Губы Леандроса сжались, глаза сощурились. Он нервно покусывал сигарету, прикидывая на глаз расстояние до берега. Потом обернулся к товарищу:

— Ну, что скажешь, Григорий, пойдем?

— Пошли.

— Пошли, черт бы их побрал! Пошли! Лучше бы я не дожил до сегодняшнего дня!

Мы уже приближались к берегу. Увидев нас, Панос просто обезумел от радости. Оба мы были спасены и сами не верили в это!

Не успели мы ступить на греческую землю, как нас задержал патруль и, как многих других, доставил на какой-то пароход, готовый поднять якорь.

— Самос переполнен беженцами, поезжайте куда-нибудь в другое место…

— Все острова и порты забиты…

— Всюду беженцы, беженцы. Полтора миллиона беженцев!

Мы со своими узелками очутились на носу корабля и сидели, съежившись, оборванные, замерзшие, расстроенные, не зная, куда еще швырнет нас эта буря. Женщины причитали:

— Что сталось с нашими?

В мыслях и сердцах было свежо потрясение, вызванное гибелью близких.

Корабль снимается с якоря и скользит по волнам. Никто не знает, куда он держит путь…

Люди взволнованно переговариваются:

— Может быть, ты знаешь?

— Почему не говоришь, если знаешь?

— Моего взяли в Пунде… Я переодел его в женское платье, но турки догадались, что это мальчик…

— Сосед посоветовал нам спрятаться в публичном доме. Когда мы туда пришли, то увидели, что даже проституток всех перерезали!

Люди рассказывают о пережитом. Где бы ты ни остановился, где бы ни присел, что бы ни делал — везде тебя преследуют эти разговоры. Они лезут в уши, сверлят мозг, словно какой-то фантастический бред.

— Случилось это вот как: решил дядюшка Яннакос спрятаться под трупами, смотрит, а это вся его семья перерезана и трупы в кучу свалены…

— Это что! Вы послушайте, что было с Анестисом. Партизаны ворвались к нему в усадьбу. Он как узнал об этом, побежал, бедняга, в сарай и спрятался под табак. Вскоре входят туда шестеро рослых турок и тащат девочку, бросают на землю… Три часа глумились над ней. «Э-э! Да она издохла! — говорит один из них и пинает ногой безжизненное тельце. «Тьфу!» — пренебрежительно плюют остальные, поворачиваются и уходят. Анестис вылезает из укрытия, хочет тоже уйти. Спотыкается о труп девочки. Тут глаза у него начинают бегать, и он истошно кричит: «А-а-а! До-о-очень-ка моя! Это ты была, моя детка!» В одну минуту человек ума лишился.

Группа солдат обсуждает причины катастрофы и ищет виновных.

— Нужно было хотя бы послать пароходы и спасти людей. Но даже этого не сделали!

— Я знаю, почему не сделали. Мне один капитан рассказывал. Девяносто два больших парохода прибыли в Пирей, чтобы оттуда отправиться к берегам Малой Азии и перевезти людей. Но когда они вышли в море, было получено секретное указание правительства: «Переброска кораблей совершается не в обязательном, а в добровольном порядке». И из девяноста двух пароходов к берегам Малой Азии пошли только семнадцать. Никогда не забуду, что было в Ак-Чае. Там ждали пароходов тридцать пять тысяч женщин и детей. Мы, десять тысяч солдат, подходили из Эдремита, когда…

За рассказами незаметно настал вечер. Разговоры стихли. Те, кому удалось уснуть, громко храпели. Тяжелые стоны и протяжные вздохи вырывались из груди людей, как отзвуки страха и боли. Кое-кто, как и я, закутался в одеяло и сидел всю ночь, не смыкая глаз, стараясь отогнать кошмарные видения. Откуда-то доносился тихий, протяжный, неумолчный плач. Невыносимо было это общее страдание! Тени бродят в ночном мраке… Падают головы, срезанные кинжалом… Страшные, потные руки зейбеков в бешенстве раздирают одежды девушек и, прежде чем встать с преступного ложа, вонзают нож в маленькое сердце…

Земные творения! Какая сила убила в вас душу? Вместо улыбки на человеческих лицах выражение страха, только смертельного страха!

Там, на малоазиатском берегу, словно глаза, мерцают огоньки. Там мы оставили своих детей, братьев, родных… Непохороненных мертвецов… Живых без крова. Несбывшиеся мечты. Там до вчерашнего дня была наша родина!

В ночной тьме, которая, кажется, никогда не рассеется, возникают один за другим знакомые образы. Кирли, Шевкет, Исмаил-ага, Керим-эфенди, Шюкрю-эфенди, дядюшка Али, Эдавье… Но они ничем не могут помочь. Все рухнуло, все пропало!

«Глин-глан, глин-глан!..» Унылый звон колокольчика. Медленно шагает верблюд, несет на своем горбу корзины и мешки с изюмом, инжиром, маслинами, тюки хлопка и шелка, кувшины и бочонки с розовым маслом, раки. Богатства Анатолии. И это все пропало!

Погонщик верблюдов! Погонщик в коротких шальварах, с цветком за ухом, остановись! Не старайся петь громче. Твоя задушевная песня не доходит больше до сердца.

Шевкет! Дорогой, ты не узнаешь меня? Годами мы с тобой делили и радость и печаль. Как ты живешь, Шевкет? Ах, Шевкет, Шевкет! Мы вели себя, как звери. Мы вырвали свои сердца… И напрасно!.. Что ты так страшно смотришь на меня, партизан из отряда Кривого Мехмеда? Я убил тебя, а теперь оплакиваю. Сосчитай, сколько ты убил моих братьев, друзей, соотечественников! Вспомни рабочие батальоны, целое вырезанное поколение!