Александр Каневский - Впереди разведка шла

Не зная еще, каким будет исход этой встречи, я почему-то сразу почувствовал — вот она, удача! Нужно действовать!

Между тем немец, который лежал за пулеметом, дал несколько очередей, было видно, как от ствола ударило пульсирующее пламя. Ясно — проверяют оружие.

Отвлекающий маневр я поручил Алешину. Он поопытней и пошустрей. Нужно незаметно сделать крюк и навалиться на пулеметчиков, желательно сзади. Оглушить их, ошарашить...

Нам определенно везло: ветер постепенно угомонился, посыпала мелкая крупа. Пора! Алешин пожал мне руку, ужом выполз изо рва.

Мы насторожились, приготовились к броску.

Прошло минут пятнадцать-двадцать, а казалось — вечность. Я не отрывал бинокль от глаз. Немцы копошились у пулемета. Затем один из них воткнул лопату в бруствер, поднялся, и, пригибаясь, побежал назад...

И здесь случилось непредвиденное: с нашего фланга ударил пулемет, вокруг бегущего немца замельтешила светящаяся дробь. Еще очередь, еще... Фашист вдруг нелепо взмахнул руками, как в замедленной съемке, повернулся вокруг оси на ногах, упал.

Второй пулеметчик бросил свой МГ и кинулся к напарнику. Мы тоже рванули вперед — Григорьев, Брусков, Багаев, Ермолаев...

А пулеметчика уже догонял Алешин. Он коршуном сбил с ног немца, заломил ему руки... Потом схватил за воротник и волоком потянул к оврагу. По пути перекинул на спину МГ на желтом ремне...

— А как же с бифштексами, командир?—спросил Багаев, выражением лица напоминавший школьника, лишившегося обеда.

— Бери!

Багаев присел у лошади, маленьким топором отсек от туши заднюю ногу, накинул на нее веревочную петлю и поволок по снегу.

А в овраге с Алешиным сидел пленный, недоуменно таращил глаза. Был он обут в особые валенки на деревянной подметке — такие делали наспех в Германии. Мясистые щеки немца тряслись. Поняв, что я старший, он молитвенно сложил руки:

— Нихт шиссен! Их бин пролетариер*...

* Не стреляйте! Я — пролетарий... (нем.)

— По морде видно, что ты рвал цепи капитализма,— язвительно заметил Алешин.

Пора отходить. Как говорили в старину — с богом! Я поднял ракетницу.

Как по заказу, ударила по высоткам наша артиллерия: там с грохотом начали рваться снаряды, взметнулось в небо темно-бурое облако. Грозная музыка, но как она ласкает слух! У ребят даже лица посветлели. Успокоился и ефрейтор из 15-й пехотной дивизии, только кряхтит, добросовестно тащит за собой веревку с «бифштексом»...

«Дома» встречает Гриша Захаров, бросается мне на шею. Осматривает взятые «трофеи».

— Вот это дело. Да из сего провианта наш кок Леонов может сделать «меню рояль» — королевский харч.

Закончился этот поиск тем, что ефрейтора отправили прямо в штаб к Свиридову, где, по словам генерала, тот кое-что «прояснил». Разведчики соорудили знатный ужин, а меня с обмороженной ногой отправили в сан-роту.

На рассвете 18 февраля противник в Ряженом был атакован, но уже не в лоб, а с флангов, подвижными группами автоматчиков. Просачиваясь сквозь вражескую оборону, они внезапно напали на расчеты орудий, пулеметные гнезда, прокладывали себе путь огнем и прикладом. Хорошо поработали и наши артиллеристы с минометчиками, танкисты.

К вечеру гвардейцы полностью очистили хутор от фашистов, а те, кто уцелел, спешно отступили на новые оборонительные позиции, подготовленные на реке Миус.

— Бежит немец. Огрызается, но бежит,— сказал после Гриша Захаров.— Якорей не хватает задержаться. Растревожил Русь-матушку — подставляй теперь морду, получай сполна, что причитается...

Нас выводили в резерв. В подразделениях почти не осталось боевой техники, остро сказывалась и нехватка людей. Итак, передышка!

Командиры и политработники подводили итоги боевых действий. Личному составу бригады было чем гордиться: вместе с корпусом она прошла тяжелый путь, прошла через лютую стужу, снежные бураны и заносы суровой зимы, через гибель людей... Поэтому к бойцам нашего соединения, сражавшимся в этот период, живым и погибшим, целиком можно отнести возвышенные слова, которые после войны я прочитал в Сталинграде: «Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку — смертны ли они?!»

Вскоре нас, двух старших сержантов — меня и Мишу Григорьева,— откомандировали в Ростов на курсы младших лейтенантов разведки. Командовал этим ускоренным «ликбезом» майор Денис Федорович Неведомский — человек по натуре суровый, враг всяческих условностей и послаблений. На занятиях и в беседах он, как гвозди, вколачивал истины: разведка не школьная доска, где ошибку можно стереть тряпочкой; к противнику пренебрежительно не относись — он не наивный, необученный простачок, его не так легко сковырнуть из седла, нужно думать, постоянно «шевелить серой массой», чтобы обмануть его, обвести вокруг пальца; взял пленного — береги как самого себя; попалась офицерская сумка — береги ее вдвойне, иная сумка, набитая документами, может оказаться разговорчивее самого словоохотливого «языка»; что-то не получилось, сорвалось, потерпел неудачу — не оправдывай себя, говори все, как на духу, ложь — самое большое зло в жизни, а на войне, в разведке, особенно...

Потекли дни напряженной учебы. Мы отрабатывали приемы наблюдения, ориентировку днем и ночью на местности, действовали в составе разведдозоров пешком и на колесах, проводили поиски и устраивали засады, учились бесшумно «снимать» часовых и захватывать «языков», изучали немецкий язык по словарям и разговорникам, документы противника — карты, приказы, солдатские книжки, письма, средства радиосвязи, подрывное дело. Осваивали приемы рукопашного боя, особое внимание уделяли владению своим и трофейным оружием. О последнем не раз напоминал майор Неведомский. Он говорил: «Философ Платон запрещал входить в его дом тем, кто не знал геометрию. Разведчика, который не знает в совершенстве свое оружие и оружие противника, на задание посылать нельзя». Это сравнение имело глубокий смысл.

В процессе учебы мои практические навыки, приобретенные непосредственно в боевой обстановке, обрастали теорией, все больше и больше сложное, рискованное ремесло разведчика входило в кровь и плоть.

Бесспорно: на войне каждому полной чашей пришлось испить отпущенное ему солдатской судьбой — пехотинцам, танкистам, артиллеристам, связистам, саперам... Но они действовали, как правило, сообща, в составе подразделений, чувствуя поддержку оправа, слева, с тыла, а если падали, сраженные пулей или осколком, имели надежду быть подобранными санитарами, отправиться в тыл. Наш же фронт — без флангов и тыла. Разведчики действовали мелкими группами, иногда и в одиночку. В любой миг могла измениться обстановка, произойти встреча лицом к лицу с противником, встреча, которая требует исключительной выдержки, мгновенной реакции, находчивости, хитрости. Нужно обладать аналитическим складом ума, уметь предугадать, как в запутанной шахматной партии, ход неприятеля, найти нестандартное решение, чтобы выжить, сохранить людей, доставить важные сведения, документы противника, «языка»... А еще для разведчика важен товарищ. Чтобы смелый, ловкий был, службу знал. И готов был, как говорили в старину, за тебя не пожалеть живота своего. Неспроста слова «с ним я пошел бы в разведку» и сегодня звучат как самая высокая похвала.