Эллио Витторини - Люди и нелюди

Вспомнил ли он о нагом патриархе? Он встряхнул головой, посмотрел туда, куда смотрели другие, — на жующих ополченцев, на занятых игрой белобрысых парней, потом снова взглянул на мертвых, взглянул на старика. Что было в его душе? Воспоминание о нагом патриархе? Или о его собственном отце?

Он стал на колени, и никого это не удивило.

Разве в его душе было не то же самое, что и в душах остальных людей? Прикрыть убитого старика — этого хотели все: чтобы эти парни не оскорбляли больше наготы его.

Сойдя с трамвая на площади Скала, Берта пошла тем же путем, что и час назад: Галерея, Собор, площадь Фонтана; так она снова очутилась рядом с убитыми. Она стояла в толпе, когда сержант пошел на нее, уверенный, что толпа подастся назад.

Он шел вперед; он прожевал кусок, засунул в рот все пальцы, чтобы вытащить что-то из зуба, и при этом шарил взглядом в толпе. Потом заговорил снова:

— Кто это тут не людоед?

Он взял в руки автомат — стволом вниз, словно готовясь пустить его в ход.

— Кто это тут не людоед?

Никто не отвечал ему, но никто и не отступал; напрасно он испытующе смотрел в глаза одного и другого; на него никто не смотрел, никто не отступал назад и в конце концов отступить назад пришлось ему самому, чтобы не врезаться в толпу.

Он оглянулся, чтобы пересчитать своих: один, два, три, четыре. Все они ели, сидя на земле немного поодаль. Только молокосос ел стоя, с тем же идиотским видом, так же идиотски смеясь невесть чему; и сержант неожиданно дал ему такую затрещину, что он свалился между убитыми.

Берта не знала, с чего все началось. Она увидела, как молокосос упал и снова поднялся, и даже не думала, что все это что-нибудь да значит. Кто взглянул бы на нее, мог подумать, что она ищет среди этих мертвецов своего мертвеца.

Она слышала вопрос: «Кто это тут не людоед?»

Но для нее эти слова прозвучали как будто из громкоговорителя, как будто переданные из другого мира в этот мир слез и освобождения, в котором она искала Эн-2 и была с мертвецами.

Человеку с автоматом пришлось снова повесить оружие на плечо.

Ему досаждал зуб, в котором что-то застряло, и он причмокивал, но так и не мог избавиться от помехи.

Казалось, только этим он сейчас и занят. Он пнул ногой молокососа, вставшего с земли, и крикнул в последний раз:

— Кто это тут не людоед?

Но голос у него звучал сдавленно, его собственные приятели смеялись над ним. Берта видела, как он, держа себя за нижнюю челюсть одной рукой, другой шарит во рту, засунув пальцы чуть ли не до глотки, откинув голову назад и раскачиваясь всем телом. Берта даже не думала о том, что с ним; она поглядела на него — и забыла о нем и о его вопросе. Она смотрела на пятерых мертвецов так, словно они прошли через смерть и вернулись живые, но живые как-то по-иному: они сидят на земле у стены, они могут слушать, могут воспринимать вопросы, которые им задают, и даже нарушить молчание, заговорить, ответить.

С солнечной стороны, где лежало пятеро убитых, она перешла к тем четверым, что вытянулись на тротуаре в тени, тем, среди которых были двое подростков, накрытых одним одеялом. Потом она перешла к тем, что лежали на проспекте, и вновь увидела девочку и мужчину рядом с нею; потом приблизилась к тем, что лежали у подножья памятника, и увидела голого старика и женщину в розовой грации.

Она снова смотрела на них, снова узнавала их: мужчин в лохмотьях, тех женщин, тех девочек, наконец, того старика. Она словно видела их недавно живыми и теперь опять видела их живыми, но живыми по-иному: они прошли через смерть и вернулись к жизни, но к жизни иной, особой; и теперь все они в состоянии выслушать то, что она может у них спросить, в состоянии приподнять голову с земли и дать ей ответ от полноты своего нового знания.

В толпе перед памятником человек в домашних туфлях стоял на коленях, склонившись и упершись руками в землю. Он словно хотел прикрыть нагого старика своим телом. Трое или четверо ополченцев из тех, что ели поодаль, подошли ближе. Они наблюдали, что собирается делать этот человек.

— Что это ему неймется? — говорили они.

Эн-2, держа велосипед за руль, стоял там, где человек в домашних туфлях оставил тележку. Он смотрел оттуда на то, что творилось у памятника; он был достаточно высок, чтобы видеть через головы густой толпы лица убитых, видеть ополченцев, но ему не был виден стоящий на коленях человек в домашних туфлях. Он видел танки, видел занятых игрой белобрысых парней и голого старика, видел одного из своих людей — Сына Божия, который старался растолкать сжавшую его толпу, снова увидел Гракко, но ему хотелось посмотреть, что делает человек в домашних туфлях, а тот не был ему виден.

Он подошел ближе, ведя за собой велосипед, поднялся на тротуар и увидел, что среди ополченцев началось движение. Послышались голоса:

— Этот был там сегодня ночью. Я узнал его.

Человек в синих домашних туфлях отпирался с испуганным лицом; это не был один из его товарищей. Он был худой, темнолицый, тот самый, что недавно прошел мимо него, зажав в пригоршнях каштаны. Эн-2 подумал о том, как бы помочь ему.

Он увидел, что человек отскочил в сторону, и решил, что можно отдать ему велосипед.

Но человек, убегая, выбрал неверное направление, он мчался прямо к белобрысым парням возле одного из танков, и Эн-2 подумал, что уже не сможет помочь ему, не сможет никогда никому помочь, ему нечем помочь людям, и он пришел в отчаяние, теперь уже из-за беглеца, ему хотелось погибнуть вместе с ним, покончить со всем этим, снять с себя этот долг — знать обо всех гибнущих; но вдруг среди тех, кто стоял полукругом перед убитыми, он увидел женщину, которая не обернулась, как другие, чтобы следить взглядом за убегавшим, но продолжала смотреть на мертвецов, подняв голову, ибо для нее ничего не погибло, она была поглощена тем новым, что узнавала сейчас, и лицо у нее было воодушевленное. Эн-2 узнал Берту.

Оглушительный звук, всколыхнув леса, обрушив обрывы, вдруг долетает к нам. Он наполняет человека, как собственный звон наполняет колокол.

Берта?

Он увидел ее. Ему хочется подбежать, быть рядом. Но он остается на месте — посмотреть, что с нею происходит.

«И ради меня тоже?» — спрашивает она убитых.

Она спрашивает, умерли ли они также и ради нее. Она спрашивает у пятерых на солнечной стороне, спрашивает у четверых, среди которых лежат подростки под одним одеялом, спрашивает у девочки и у тех, кто рядом с ней.

«И ради меня тоже?» — задает она вопрос девочке. И девочка говорит: «Она хочет знать, умерли ли мы также и ради нее». Она говорит это мужчине, к которому обращено ее лицо с той минуты, как она умерла. И он говорит девочке; «Ответь ей сама». — «А разве мы не отвечаем ей? — возражает девочка. — Разве мы не лежим здесь вот уже сколько времени и не твердим ей об этом?» Потом, как будто рассердившись, она обращается к Берте: «Конечно, ради тебя тоже. Ты хочешь, чтобы наша смерть не коснулась тебя? Да, мы умерли и ради тебя».