Эллио Витторини - Люди и нелюди

В руках у него был револьвер рабочего; сейчас он вытащил и свой из-под подушки.

«А что, если придет Берта? — спросил он себя. — В самом деле, что, если она придет? Придет за минуту до Черного Пса?» — Он подумал о пути через крыши так, словно можно было бы увести по ним Берту.

— Она не придет, — сказал он.

И спустил предохранители на обоих револьверах.

Рано утром в светлой солнечной дымке Орацио вел свой грузовик, а сзади него, на другом грузовике, мчался Метастазио.

Они ехали след в след, по дороге вдоль канала, между Павией и Миланом. Они пели. Пели? Нет, это был плотный рев моторов. Рядом с Орацио сидел рабочий, тот самый, что хотел стать молодцом.

— Он мне сказал, что это хорошее лекарство.

— Хорошее лекарство?

— Да. Помимо прочего, это еще хорошее лекарство, так он и сказал.

— Жениться — тоже хорошее лекарство.

— Я женат.

— А я женюсь завтра.

Орацио указал туда, где в легкой дымке, в золотом холоде полей, что-то ехало на дороге, пересекавшей их путь.

— Что там?

— Какая-то штуковина.

— Это мотоцикл.

— Он с сайд-каром. [36] Сайд-кар (англ. side-car) — мотоциклетная коляска.

— Это называется сайд-кар?

— Так его называли.

— Я таких не видал с тех пор, как под стол пешком ходил.

— Они давно уже устарели.

Доехав до перекрестка, они увидели, что мотоцикл, вынырнув из дымки, свернул на их дорогу, и переглянулись.

— Видел?

— Видел.

Орацио дал два гудка: один длинный — тире, один короткий — точка. Сзади ответил Метастазио: точка, тире, точка. Мотоцикл обогнал их, шел он ненамного скорее, чем грузовики.

— Чтоб его! — сказал Орацио.

Рабочий смотрел на него.

— Вот, может быть, случай как раз для тебя, — сказал ему Орацио.

— Чтобы поучиться?

— Чтобы начать.

Он прибавил скорость; мотоцикл трещал впереди: он уже не удалялся, расстояние до него даже сокращалось.

— Что тут нужно? — спросил рабочий. — «Девяносто первый» годится?

— Годится.

Рабочий нагнулся, пошарил под сиденьем, потом выпрямился с «девяносто первым» в руках.

— Приготовь и для меня, — сказал Орацио.

— Зачем? Я не промахнусь.

— Все равно приготовь. И положи поближе ко мне.

— А ты подними повыше стекло.

— Ну конечно. Стреляй сперва в того немца, что в седле.

— Но ведь тот, что в коляске, — он на генерала потянет.

— Хоть на двух генералов. Все равно сперва стреляй в водителя.

Рабочий прицелился.

— Значит, в водителя?

— В водителя.

Рабочий выстрелил, потом сразу же выстрелил снова.

— Чтоб его! — сказал Орацио. — Ты промазал. Раздался третий выстрел.

— Промазал.

— Нет, я должен был его ранить.

— Видишь, как он виляет? Значит, ты его не ранил.

— Вот скотина! — сказал он. Пули застучали по крыше кабины.

— Этот генерал угробит мне грузовик! — крикнул Орацио.

Рабочий кончил стрелять.

— Готов.

Пуль больше не было слышно.

— Давай, ссади теперь водителя! — кричал Орацио. — Стреляй из моего.

Рабочий улыбнулся.

— Ты был прав.

Он поднял другой автомат, выстрелил — и мотоцикл на всем ходу врезался в дамбу канала.

— Ну вот, — сказал рабочий.

Они проехали лужу крови, широкую и яркую на сером асфальте дороги.

— Дай по ним очередь, когда будем проезжать мимо, — сказал Орацио.

Но, проезжая, они увидели, что мотоцикл горит, а оба немца лежат неподвижно и на лицах у них полыхает бензин. Стрелять в них не было смысла.

— Собаки, — сказал рабочий.

— Теперь уже падаль, — сказал Орацио. И посмотрел на товарища. — Что ж, вышло совсем неплохо!

— Да? Совсем неплохо?

Орацио то и дело нажимал на клаксон, посылая один воющий гудок за другим.

— Не отвечает, — сказал рабочий.

— Чтоб его! — сказал Орацио. — Остановился, наверное.

— Нет. Он сильно отстал, но догоняет нас.

— Зовет?

— Зовет!

Они различили вдали гудки — короткие и длинные.

— Вернемся!

Они снова промчались мимо мотоцикла и подъехали к Метастазио. Когда они разворачивались рядом с ним, Метастазио подал сигнал.

— Опять мотоцикл! — сказал рабочий.

— Чтоб его! — сказал Орацио. — С сайд-каром?

— Нет, простой.

— Но ихний?

— Ихний.

Рабочий снова взял автомат.

— Не промахнешься?

— Не промахнусь.

— Если хочешь, садись за баранку, а я сам займусь им.

— Зачем? Мне надо учиться.

Мотоцикл обогнал их и вдруг резко свернул с дороги, седок повадился назад, раскинув руки, шлем его слетел.

— Здорово! Раз за разом все лучше! — сказал Орацио.

— Ну что, хороший я ученик? — спросил рабочий.

Метастазио сзади радостно гудел, как перед этим гудел Орацио.

— Не производит даже никакого впечатления, — добавил рабочий, — если бьешь их так, на ходу.

Орацио ответил Метастазио такими же ликующими гудками. Они доехали вдоль канала до перекрестка, потом свернули с асфальта на гравиевую дорогу.

— Поехали на то шоссе, что ведет к Комо, — предложил Орацио.

Он заглушил мотор. Метастазио тоже остановился, все трое вышли на дорогу, пустую и голую, рассекавшую заснеженные поля, позолоченные пробивавшимися сквозь дымку лучами солнца.

— Тесс! — сказал Орацио.

Изо рта у них шел пар. Они прислушались.

— Ничего, — сказал рабочий.

Не было слышно ни звука — ни рева приближающейся машины, ни шагов. Все трое сели в грузовики.

На следующем перекрестке была харчевня.

— Смотри-ка! — сказал рабочий.

Перед домом на пустом шоссе стоял мотоцикл с включенным мотором; на его номере видны были буквы Wh.

— Это Wehrmacht? — спросил рабочий.

— Да, Wehrmacht, — ответил Орацио. Он нажал тормоз, машина остановилась.

— Я пойду, — сказал рабочий.

— Пойдешь?

— Учиться, так уж как следует.

— А не слишком ли увлекаешься?

— Нет, так мне больше по душе.

— Ну, тогда ступай.

Рабочий вытащил из-под сиденья револьвер.

— Осторожнее, ты сейчас будешь с ним лицом к лицу.

— Вот этому-то я и хочу выучиться. Он вылез из кабины.

— Мы поедем до железнодорожного моста. Догонишь нас на мотоцикле.

Раздался короткий вопросительный гудок Метастазио. Оба грузовика тронулись. Рабочий вошел в дом.

— Рюмку граппы.

— Граппы нет.

За стойкой сидела старуха.

— А что-нибудь горячее?

— Нет ничего горячего.

— Даже если я обожду?

— Если обождете — можно сварить кофе из цикория.

— Я подожду. Долго еще?

— Машина должна согреться. Я ее только что включила.

Он сел за железный столик, огляделся и увидел немца: тот сидел в углу у двери и тоже ждал. Рабочий подмигнул ему.

— А? — спросил немец.

Он был почти мальчик, на груди у него виднелась ленточка — нашивка за ранение, не орден и не медаль. Голос его звучал робко.