Олег Селянкин - С днем рождения, минер!

— Он передаст высшему начальнику, — бодро начал командующий, вдруг неопределенно хмыкнул и уже совсем другим тоном, не поучающим, а несколько удивленным и одобряющим: — Оказывается, ты не так прост, как кажешься… Ускорил продвижение своей идеи?.. Мог бы и матроса поставить к пулемету…

— Извините, товарищ адмирал, но именно этого я позволить себе не мог. И вы сами прекрасно знаете, почему…

— Молчать! — опять взвился до крика голос командующего. — И чтобы впредь ничего подобного не было! Сам за тобой теперь доглядывать буду!..

Прошло еще какое-то время, и мы заметили, что Варзин перестал без вызова врываться к командиру бригады, что теперь, когда даже вызывали, он садился у самого выхода и рта не раскрывал, только пометки в блокноте делал, как примерный школяр. Одни из нас решили, что до него наконец-то дошли основы воинской службы, но кое-кто высказал мысль, что после такого разговора с командующим он стал побаиваться начальства. В эту же строку приплели и то, что даже на своих подчиненных матросов он ни разу голоса не повысил. Правда, отметили — просьбы Варзина выполнялись матросами быстрей, чем иное приказание, отданное громовым голосом и с соблюдением всех уставных формальностей. А почему так — не задумывались, война ежечасно поважнее задачи ставила.

Летом сорок третьего года произошел такой случай.

Мы уже ученые были и теперь по ночам не обозначали судовой ход огнями бакенов, створов и перевальных столбов. А Волга — широка, особенно в весеннее половодье. В ином месте судовой ход под самым правым берегом, а она километра на два размахнулась. Вот и получалось частенько так, что немцы бросали мины на затопленные пески. Естественно, когда вода спала, обсохли некоторые их гостинцы.

Битва за Волгу уже к победному концу подошла, ну и зачастили к нам различные поверяющие. Среди них попадались и такие, которые хотели непременно участвовать хоть в какой-то боевой операции.

Очередной поверяющий — капитан первого ранга, — узнав, что на обсохших песках лежит мина и ее будут разоружать, заявил тоном, исключающим отказ:

— Думаю, мне будет предоставлена возможность проверить работу ваших минеров?

И командир бригады дал поверяющему один из штабных полуглиссеров.

Ночью бушевала гроза, дождь хлестал, как из пожарного рукава, и к утру, когда он угомонился, в воздухе не было ни пылинки, дубки прибрежные — все умытые, ветром причесанные, а Волга — без единой гневной морщинки. До того все красиво и мирно было, что даже волны, поднятые катерами, отбежав от них немного, казалось, поспешно вплетались в струи основного течения.

Самое вроде мирное утро было, а на выбеленных солнцем песках лежал металлический цилиндр более метра длиной. В нем таилась смерть: без малого тонна взрывчатки. Она только и ждала оплошки минера, чтобы разнести в клочья и его, и эту нежную тишину пробуждающегося дня.

На войне человек постоянно слышит грохот взрывов, рев множества моторов. На войне человек очень хорошо узнает смерть и поэтому проникается особым почтением ко всему земному, начинает уважать и ценить то, чего, бывало, не замечал раньше. Вот и матросы-минеры, готовя Варзина к работе, перебрасывались лишь самыми необходимыми словами и то шепотом, чтобы не помешать другому услышать и шелест помолодевшей листвы, и пение жаворонков в бездонной синеве; познавший близость смерти невероятно любит все это.

И вдруг в этот мир тишины и покоя грохотом барабана врывается голос поверяющего, спрыгнувшего с полуглиссера:

— Ну, долго еще копаться будете? Не пора ли начинать?

Капитан первого ранга стоял около сидящих матросов, и кое-кто из них попытался встать, но Варзин сказал:

— Прошу вас, товарищи, продолжать подготовку. — И уже поверяющему: — Извините, с кем имею честь?

— Разве вам мало того, что я — капитан первого ранга?

— Я бы очень попросил вас, если не трудно, предъявить документы, — стоял на своем Варзин, протирая тряпочкой ключи, которыми ему предстояло работать у мины.

Поверяющий был умен, он понял, что под вежливой просьбой пряталась настойчивость, уверенность в своей правоте. Сразу понял и всю несуразность своих претензий быть здесь старшим. Он был настоящий кадровый военный и поэтому, поняв все, без дальнейших пререканий предъявил свои документы и даже попросил у техника-лейтенанта разрешения присутствовать при разоружении мины. Тот ответил:

— Буду только рад, но находиться прошу вместе с матросами… Сами понимаете, такая у меня служба…

И поверяющий, пока Варзин колдовал над миной, сидел с матросами в блиндаже, так же, как они, в узкую смотровую щель наблюдал за вроде бы неторопливыми движениями техника-лейтенанта, который сейчас один пытался перехитрить свою смерть.

Вот написал: «Пока Варзин колдовал над миной», — и задумался: а знаете ли вы, что кроется за этими обыденными словами? Конечно, не знаете, даже не подозреваете…

Каждая подобная мина — загадка со множеством неизвестных. И разоружить ее — безошибочно разгадать их. Все. До единой!

Случалось, минеры гибли. В самом начале работы или тогда, когда уже казалось, что все самое страшное позади.

Поэтому каждый минер, подошедший к такой мине, был своеобразным первопроходцем, он, зная, что может погибнуть в любое мгновение, делал все посильное, чтобы последователи, подойдя к мине, не допустили его ошибки. Вот еще до начала работы и рисовал ее со всем тем, что видел, обмерял с точностью до миллиметра и лишь после этого, основательно подумав, делал запись: «Начинаю вывертывать винт номер такой-то».

Делал подобную запись и все свои бумаги относил от мины на такое расстояние, чтобы взрывом, если он все же громыхнет, их не повредило, прятал в обусловленном месте и лишь тогда возвращался к мине, брался именно за тот винт, о котором сделал запись.

Вывернет его — наметит следующий. И опять пойдет к своему тайнику, дополнит свой отчет о разоружении мины.

Сколько раз будет прикасаться к чему-либо или увидит что-то новое, столько раз и записи делать будет!

Чтобы, если смерть все же уловит его, товарищ не прикасался к тому, на что указывала последняя запись.

Многие часы минер один на один работает с миной, стараясь обмануть, перехитрить саму смерть…

Уже потом, вернувшись в штаб бригады, поверяющий сказал:

— Ну и глазищи у этого техника-лейтенанта. Серые, холодные, властные… Такие адмиралу в самый раз.

Нет, глаза у Александра Николаевича были голубые. Серыми они становились только в минуты гнева, но гневался он редко, и поэтому матросы давно прозвали его Голубоглазым.

После этого случая с поверяющим и последние наши скептики поняли, что Варзин никакого начальства не боится, что молчание и вежливость его — не от трусости.