Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

— Никого из очевидцев не осталось?

— Да есть одна старуха, — проговорил нерешительно Артем, но потом поднялся и решительно сказал: — Пойдемте к ней. Я хоть и не доверяю памяти престарелых людей, но послушать ее не грех.

Старая женщина подслеповато смотрела на гостей, стоя на пороге хаты, потом узнала бригадира:

— Может, постояльцев привел?

— Да нет, Лукьяновна: в гости к вам зашли. Примете?

— В гости? Ну, ты же знаешь, что самогона не гоню. Или вы с казенкой пришли? Садитесь к столу: я пирожков с горохом напекла. И квас еще есть.

Но Артем спешил: у бригадира всегда дел по завязку, и ему некогда было рассиживаться за столом. Но все же пирожок взял.

— Люди интересуются, как погибли парашютисты. Вы помните то утро, когда тут стрельба стояла?

— А как же, видела все, пока туман не подступил. Да лучше бы и не видели мои глаза!.. Вот здесь, у окна, я сидела. Уже рассвело, был виден весь выгон до самого леса…

Оленич подошел к окну, потом к другому. Рядом, метрах в пятидесяти, громоздилась куча мусора, виднелись какие-то руины, поросшие мощной лебедой да крапивой, дальше тянулся луг, или, как назвала старуха, выгон, а вдали виднелась низкая редкая лесополоса.

— А это что за развалины? — спросил он хозяйку.

— Да ведь это сгорело гадючье гнездо, — сказала она равнодушно.

Артем разъяснил:

— Стоял на том месте дом немецкого холуя Перечмыха. Во время оккупации лютовали его сыновья, помогали карателю Хензелю. Старый Перечмых держал в страхе село, старуха ненавидела всех в округе, два сына служили полицаями. Один убежал с немцами, другого убили здесь.

— Не ко мне постучали парашютисты в окно, а к кулаку, — проговорила старуха. — Деваться-то им некуда было, сбросили их на рассвете, когда начал подниматься туман. Метнулись они туда-сюда — пусто, ни куста и ни ямки. Пришлось к селу идти. И я видела, как они направились к кулацкой хате, как старик вышел и повел их в дом, как через минуту старуха побежала к сыновьям, которые дежурили в полиции. Вскорости примчались на машинах и мотоциклах каратели…

Задумалась-запечалилась старая женщина, опустила глаза. Память возвращала ее к тем ребятам, которые так неосторожно попали в ловушку. И, наверное, до сей поры у нее осталась боль за погибших ребят.

— Наверное, наши поняли, что их предали. Старого Перечмыха они прикончили и стали отступать. Я видела, как они побежали по выгону — двое вперед пошли, а третий отставал от них, вроде как бы охранял их. Но очень скоро его подбили, он упал и пополз в сторону, а за теми двумя погнались на конях и на машине… Их побили, они не успели добежать до леса… И как-то сразу поднялся густой туман, и я уже ничего не видела. Слышала только, как лютовал сын Перечмыха, как голосила старая змея. Ее-то, видно, пожалели наши ребята…

— А про партизан вы что-нибудь слышали?

— Про партизан? Как же, как же! За два дня… Да, за два дня до того, как сбросили тут парашютистов, партизан побили.

— Точно вы помните, что до парашютистов?

— Перед этим кулачиха бегала по селу и всем рассказывала, что теперь конец проклятым хрунзовцам, что пришел на них суд господний, что выловили их и на виселицу поцепляли. Был у них, у Перечмыхов, один, что выдал партизан. Видела я его — пьянствовал с сыновьями да и со старым кулаком.

— Какой он из себя? Ну, тот, который выдал?

— Антихрист! — убежденно сказала старуха. — Истинный антихрист. Громадный, лицо перекошенное шрамом, глаз острый, злой. Приснится, сразу проснешься от страха в холодном поту…

— Не слыхали, как его называли?

— Перечмыхи называли его — господин Шварц.

Время летело незаметно. Оленич и Корпушный решили побывать в Чайковке, где находился партизанский штаб. Село встретило безлюдьем и тишиной. Вот уже второй раз очутился в этом селе Андрей, а тут все так же пусто и глухо. Сельские хатки прятались в садах да под виноградной лозой, вьющейся на высоких шпалерах. На площади рос акациевый парк, и машиной тут не проехать — только мотоциклом или на велосипеде. Они поставили машину около клуба, а сами по аллее прошли к сельсовету. Полная, черноволосая женщина, которая помогла ему в прошлый приезд найти Степана Потурнака, мягким грудным голосом объяснила: тогда был слух; что Феноген Крыж был партизаном, но в селе мало кто этому верит.

Сразу же после возвращения из этой утомительной, невеселой поездки Андрей в сопровождении Григория Корпушного отправился к Евдокии Проновой. Привыкшая к замкнутой и всегда настороженной жизни, старая женщина и их встретила не очень-то охотно и радушно, хотя Оленичу казалось, что у них наладилось взаимопонимание после встречи на островах. Видно, глубоко засело в ее душе недоверие, и она, хотя и знала, что капитан расположен к ней и старается помочь, все-таки была сдержанной. «А что, если она не даст прочитать обещанную записку?» — засомневался Андрей.

— Евдокия Сергеевна, — начал он по-деловому разговор, — мы вот с Григорием ездили на место, где выбрасывали наши парашютный десант под руководством Ивана Пронова. Многое узнали, но в то время был там и Феноген. Я никак не могу связать в один узелок все это.

— Связать! — недовольно промолвила Пронова. — Ты развяжи! Узел-то, он существует давно, его развязать надобно.

— Может быть, записка прольет свет на всю эту историю? Вы обещали показать ее мне.

— Коли обещала, так не откажусь от своего слова. Хоть ты из нее мало чего возьмешь…

Она полезла в большой деревянный сундук, вытащила оттуда жестяную коробку из-под чая, а из нее — клочок пожелтевшей бумаги. Осторожно развернув, Оленич увидел несколько коряво написанных строк — бледных и полуразмытых. Наверное, сотни раз Евдокия разворачивала, читала-перечитывала, гладила-разглаживала пальцами, слезами поливала последний лоскут из общей с Иваном жизни. Написано было следующее:

«Передать командованию Красной Армии. Предназначено полковнику Стожару. Докладываю с горечью, что задание не мог выполнить: попали в засаду. В партизанском отряде был предатель. Отряд разгромлен. Наша группа погибла — радист и подрывник убиты, я умираю от ран. Когда мы отстреливались, то я слышал не только немецкую, но и нашу речь. Мне показалось, что засадой руководил мой шурин Крыж. Но это надо проверить. Передайте боевой привет товарищам по оружию. Старший лейтенант Пронов. Апрель 1943 года».

Оленич вернул записку Евдокии Сергеевне:

— Храните. Мы проверили: вашего мужа предал и убил Феноген Сергеевич Крыж.

— Я так и думала… Так и думала… Мама родная, кого ты породила?!

— Успокойтесь, Евдокия Сергеевна… — начал было Андрей, но старуха махнула рукой, мол, уходите, сама справлюсь.

Эдик был охвачен мальчишеским восторгом, что так легко овладел фотоархивом Дремлюги. Но то, что полоумный старик, длинный и тощий, с безумно выпученными глазами, перепугался насмерть, как только глянул на позднего гостя, не сулило ничего хорошего. Подумалось, что эта опасная операция — западня для него самого.