Иван Шевцов - Набат

И вот сегодня, в день рождения Музы Григорьевны, с самого утра Куницкому позвонили на работу и сказали, что его хочет видеть прогрессивный журналист из Австрии, борец за мир, друг Советского Союза Милош Савич. Они встретились в институте. Савич кратко изложил цель своего визита: он пишет книгу о польских евреях, участниках антигитлеровского Сопротивления, и, конечно же, книга будет неполной без очерка об Адаме Куницком. Теплая солнечная погода позволила им вести беседу на свежем воздухе в небольшом садике перед зданием института.

По мнению Куницкого, материал, который он передал какому-то Федору Васильевичу, никакой секретности не содержал, и поэтому он считал, что своим поступком не нанес вреда государству. Как бы между прочим, так сказать, для ясности сообщил о том, как после войны он навсегда оставил Польшу, как устроил свою жизнь на Западе, при этом старался поразить воображение Куницкого.

Разговаривали на польском. Куницкий не очень охотно, скуповато, с наигранной скромностью, старался быть немногословным, держался с достоинством и тактом. Савич разыгрывал наивность и беспечность.

- Помимо того, что вы крупный ученый, вы - герой Сопротивления. Но кто об этом знает? Никто. Это несправедливо. Каждый должен получать по заслугам. Вы своего еще не получили. Но вы получите. У вас все впереди. Мир узнает вас, слава придет к вам с Запада.

И вдруг эти последние слова Савича напомнили ему Федора Васильевича. Куницкий помрачнел, весь насторожился в ожидании чего-то неприятного, он чувствовал, как погружается в состояние подавленности и страха, в то состояние, которое находило на него не однажды, особенно в последние два месяца.

- А скажите, пан Адам, - Савич перешел на дружески-покровительственный тон, - у вас не появлялось желание возвратиться на родину? - И голос, и взгляд Савича были многозначительны.

Куницкий правильно понял его взгляд.

- Вы имеете в виду Польшу?

- Ну, хотя бы… - Савич сделал выразительную паузу, давая понять, что он имел в виду не только Польшу, а ту родину, где тебе хорошо, как любил говорить его отец. - Вы вправе спросить меня, - продолжал Савич, - почему я покинул Польшу? Отвечу: я искал свободу, я нашел ее. Потом, у меня отец на Западе. Кстати, один мой знакомый… журналист был в Штатах и встречался с вашим дядей. Он довольно преуспел в бизнесе. Предприятие его процветает. Вы не имеете с ним связи?

Куницкий отрицательно покачал головой: он понимал, куда клонит Савич, и ждал точки над i.

- Да, между прочим, - Савич понизил голос, перейдя на полушепот, - меня просили поблагодарить вас за материалы. Ценные для науки открытия, ценные для человечества прежде всего.

- Скажите, пан Савич, вы знакомы с Федором Васильевичем? - вдруг спросил Куницкий. Губы его задрожали в жалкой улыбке, а затуманенные глаза злобно смотрели в упор.

- Федор Васильевич? Это кто такой? Как фамилия?

- Фамилии не знаю. И кто он такой - тоже не знаю. В отличие от вас, он даже не разыгрывал роли журналиста. Он просто потребовал у меня секретные материалы, и я ему передал. Те самые, за которые вы меня благодарите.

- Понятно, понимаю вас. Нет, я незнаком с тем человеком. Вы хотели что-нибудь ему передать?

- Он обещал мне устроить отъезд на Запад. Насовсем.

- Это и я вам обещаю. Совершенно определенно. Да, вы нужны там как ученый, который работает в самой гуманной области науки. Спасти человечество от преждевременного одряхления, победить старость - что может быть благородней и почетней!.. К сожалению, достижения науки и открытия не становятся достоянием всех ученых. Рак можно победить лишь общими усилиями всех ученых мира. Нужна свободная и полная информация. Медицина не должна иметь государственных границ. Но, к сожалению… - сказал он с преувеличенной досадой и развел руками. - Потому-то и приходится добывать такую научную информацию окольным, прямо скажем - незаконным путем. Но с целью поистине благородной, во имя человека. Поэтому нам и в дальнейшем нужна будет информация из вашего института, И ваш отъезд на Запад будет зависеть от вас: на вас возложена задача - подготовить надежного информатора, который бы заменил вас. Мы считаем, что таким человеком мог бы быть доктор Валярчук. Именно на его кандидатуре остановилось наше руководство.

"Мы считаем", "наше руководство". А кто это "мы", что за "руководство?" - мысленно спрашивал Куницкий, слушая Савича, но не посмел задать ему этот вопрос. Впрочем для него это не имело большого значения. Было ясно одно: Савич прибыл к нему с директивой от Западного разведывательного центра, прибыл с новым заданием. С каким? Куницкий ждал от Савича ответа на этот главный вопрос. Все же остальное - красивые слова и громкие фразы о гуманности и благородстве - его не интересовало. Собственно, Савич уже поставил перед ним задачу - подготовить себе замену, конкретно - Михаила Петровича.

Савич смотрел на Куницкого пристально, и ободряющая лукавая улыбка играла в его быстрых глазах, и она, эта улыбка, пробуждала в Куницком решимость.

- Если я вас правильно понял, - осторожно, тягуче, заикаясь, заговорил Куницкий, - вы хотите завербовать Валярчука?

- Совершенно верно.

- И вы думаете, вам это удастся?

- Вам удастся. Все зависит от вас. Это поручается вам, пан Адам.

"Вам, вам, вам", - тревожным звоном отдавалось в ушах Куницкого, превращаясь в сознании в категоричный приказ. Теперь все прояснилось, стало яснее ясного: он должен оставить в качестве агента вместо себя Михаила Петровича, лишь при этом условии он сможет уехать на Запад. Как это просто звучит - завербовать. Но практически такое невозможно. Нет, Куницкий не представляет себе, как это можно завербовать Валярчука работать на иностранную разведку. У Куницкого - другое дело, там особый случай, фотографии, подписка в СД под угрозой смерти. У него не было выхода. А Валярчук? Нет, из этого ничего не получится. Но Савич видит сомнение в его глазах, читает его мысли и спешит успокоить:

- В жизни нет ничего невозможного, пан Адам. У каждого человека есть свои слабости. Нужно только суметь ими воспользоваться. Сначала найти их, а затем воспользоваться. Есть эти слабости и у доктора Валярчука. Слабость к деньгам, к спиртному, к женщинам, к славе, наконец. Вам лучше знать. Совсем необязательно вам лично вербовать доктора. Это может сделать наш человек, но с вашей помощью. Вы должны организовать и дать нам компрометирующий материал, достаточно серьезный, грубо говоря, для шантажа.

Тихон Морозов заканчивал смену благополучно, - план дневной выручки выполнен, день был напряженный чрезвычайно - ни холостых пробегов, ни лишних простоев и никаких замечаний, не говоря уже о ЧП. Хотя плюнь, Тихон, трижды через левое плечо, потому что впереди у тебя еще больше часа, и кто знает, что может случиться за этот час езды по Москве; даже в самые последние минуты, когда ты будешь подъезжать к таксомоторному парку, в тебя может врезаться какой-нибудь самосвал или пьяный пешеход бросится на радиатор твоей машины. Всякое может случиться в огромном городе. Тихон знает, что редко случаются дни в их таксомоторном парке без ЧП. То наезды на пешехода, где в большинстве случаев виноваты сами пешеходы, то серьезные аварии при столкновении с другими автомашинами или столбами уличного освещения, то более мелкие происшествия, такие, как обсчет пассажира, грубость, отказ везти на короткое расстояние. Тихона Морозова от всего этого, как говорится, бог миловал. Фотография его вот уже второй год висит на доске Почета, а вчера на профсоюзном собрании парка имя его упоминалось в докладе как примерного водителя. Морозов чувствовал себя неловко, когда его хвалили. Скромный до застенчивости, он не любил выделяться в коллективе, почему-то всегда чувствуя себя при этом словно бы в чем-то виноватым перед товарищами. Работает без ЧП, выполняет план, не имеет никаких нарушений дисциплины и порядка, не получал замечаний от начальства. Ну и что ж тут особенного? Так может и должен каждый. Работать на совесть - это совсем не трудно, и никаких тут особых подвигов не требуется, кроме обычной сознательности, трудолюбия и честности. Так считает Тихон Морозов. Больше всего он ненавидит нечестных людей. Терпеть не может лжи и лицемерия. И пустозвонов не любит. Было таких в парке человек пять, - на каждом собрании они выступали по два, а то и по три раза по поводу, а чаще без всякого повода, чтоб только "себя показать", блеснуть "красноречием" из набора нелепых фраз и мудреных слов, значения которых они сами не понимали.