Иван Шевцов - Набат

- Как же это я… вот рядом мы с тобой были, на одной земле фашиста изничтожали, а к тебе в отряд не попал. Не судьба, значит. Я, браток, верю в судьбу. Надо ж было так случиться…

- Я рад, что мы сегодня встретились, я счастлив, - говорил Слугарев, глядя на Тихона тепло и ласково. Лицо его светилось. - Нам больших трудов стоило тебя разыскать. Леокадия Кунцевич дала весьма туманные сведения: Тихон Мороз из деревни, что возле города Орел. А о прошлом не жалей, дружище, совесть наша чиста. Мы честно били гадов вдали от нашей Родины, на земле наших друзей. О твоих подвигах я много слышал. Разное рассказывали. Якобы ты и ножом, и бритвой, и даже каким-то бесшумным пистолетом действовал.

- Было дело, - вздохнул Тихон.

- И бесшумным?

- Только не пистолетом, а карабином. Да еще нашим, советским.

И Морозов рассказал, как в подвале разрушенного костела ему подарил умирающий от ран советский разведчик бесшумный карабин с оптическим прицелом. Эпизод этот заинтересовал Слугарева. Он быстро в уме сопоставлял факты и время. Кто был тот безымянный герой? Имени его Тихон не знал. Но с ним был другой, его товарищ, который затем бросил раненого и убежал якобы за врачом. Ушел и больше не появлялся. Слугарев напряженно думал. Он верил каждому слову Морозова. Именно в то время в Беловире была схвачена фашистами группа Алексея Гурьяна. У советских разведчиков был лишь один бесшумный карабин с оптическим прицелом - у снайпера Кудрявцева.

"Кудрявцев… Определенно это был Кудрявцев, - мысленно решил Слугарев. Смутная догадка стремительно зрела в его памяти, настойчивые вопросы требовали безотлагательных ответов: - А кто в таком случае был второй с Кудрявцевым, кто? Кого спросить? Куницкого? Он должен знать, он был там". Слугарев вспомнил показания Куницкого, которые давал ему читать Дмитрий Иванович Бойченков. В них Куницкий утверждал, что с Кудрявцевым они в суматохе, столкнувшись с немцами, разошлись в разные стороны. Но кто доставил раненого Кудрявцева в подвал костела и почему именно Куницкий? Мог кто-нибудь из товарищей, тот же Софонов. Слугарев спросил:

- Скажи, Тихон, того человека, который, оставив товарища, ушел за доктором, ты узнал бы?

- Нет, было темно. Я его не видел, только слышал.

- А голос мог бы узнать, если б услышал теперь?

- Едва ли. Столько времени прошло. А потом, и говорил-то он совсем ничего, всего несколько слов.

В ответе Морозова звучала категоричность, и Слугарев понимал его: не хочет ошибиться и навлечь напраслину на подозреваемого человека. Сказал:

- Боишься обознаться?

- Боюсь. Я тут как-то обознался, в Москве. Так обознался, что до сего дня покоя себе не нахожу. Лучше б я его не встречал.

И он рассказал Слугареву о встрече с Валярчуком.

- Понимаешь, какая ерунда получается, - говорил Тихон. - По всем приметам - он, Револьд: и хромает, и лицо, и голос его, не гляди, что десять лет минуло. А по документам не он: Михаил Петрович Валяр. А может, Валярский. Конец-то фамилии пальцем прикрыл. Ну, не нарочито, а так, натурально.

- А зачем же он тебе документ показал?

- Вот и я думаю - зачем?

- Подозрительно, - заключил Слугарев.

- В том-то и штука, - согласился Тихон. - И так поспешно, заволновался, смутился, это когда я его Револьдом назвал. И сует мне удостоверение. Имя и фамилию-то я прочитал, а должность не успел. Вот теперь и думай-гадай. Печенкой я чувствую, уверен, что это Револьд, а у него документ, что он не Револьд. А ты хотел, чтоб я голос опознал человека, которого в лицо не видел, а слышал всего несколько слов в потемках. Нет, тут можно большой грех на душу принять. Хулу на человека долго ли навести, да оправдываться потом тяжело. Я-то знаю, как трудно.

На Куницкого у Слугарева были смутные подозрения, вроде того, как говорил Морозов, - "печенкой чувствую". Расплывчатые, как туман, без основательных осязаемых доказательств. И ничего того, чему можно верить, - ни документов, ни свидетелей.

- Ты бы помог мне, Николаевич, - просто и непринужденно попросил Морозов. Но серое лицо его было вдумчивым и озабоченным.

- В чем? - не понял Слугарев.

- А найти того Револьда-Валяра.

- Зачем он тебе? - не к месту пошутил Слугарев.

- Чтоб люди правду о нем узнали. К примеру, что он дезертир, боевую позицию оставил, товарища предал и к врагу направился.

- Какой он тебе товарищ…

- Оно так-то, но я не к тому. Я чтоб маску сорвать. Имя и фамилию поменял. А зачем? Неспроста. Душа-то осталась. Душу-то и совесть не поменяешь.

- А ты помнишь его настоящую фамилию?

- Мальков. Или что-то вроде.

- "Вроде" не годится. Надо бы поточней.

- Мальков - оно, пожалуй, точно будет, - решил Тихон.

- Скажи, дружище, - отвлекаясь уже на другое, заговорил Слугарев, - ты хорошо знаешь Леокадию Кунцевич?

- В каком понятии? - поднял Морозов по-детски открытый взгляд, подавая Слугареву обе фотографии.

- Как человека и гражданина. Могла она работать на немцев?.._

- Нет, - не задумываясь, ответил Тихон и повторил: - Это никак не возможно. Если б работала на них, то первым делом меня бы им выдала. А за мою голову Шлегель много обещал. Дорого ценил.

- Ну, допустим и такой вариант: к тебе она могла быть привязана как женщина, могла быть влюблена…

- Это ничего не значит и ничего не доказывает, - решительно замотал лобастой головой Тихон.

- Ну, а такой вариант: могли немцы заставить ее силой сотрудничать с ними? - не отставал Слугарев.

- Как это сотрудничать? - не совсем понял Тихон. - В какой должности, какую работу выполнять? Она шила и немецким фрау. Иногда бесплатно. А что поделаешь? Таково было время.

- А в должности стукача? Могла предавать наших?

- Я ж сказал - ни в коем разе. Подписку могла подписать, это они многих заставляли. Но одно дело подписать, а другое дело предавать. Подписку подписал, а там говори: ничего не слышал, никого не видел.

- Спасибо, - довольный сказал Слугарев. - Это важно для Леокадии. Значит, она - человек.

- Да, точно человек. За это можно поручиться, - подтвердил Тихон и, наливая в стакан остаток водки, предложил: - Давай вот за человека и выпьем. Как в том спектакле "На дне". - Чокнулись, выпили, закусили зеленым луком с солью. Захмелевший и растроганный Морозов продолжал изливать душу: - Это счастье - родиться человеком. За это надо благодарить судьбу и природу, что ты человек, а не лошадь, не ель, что тебя не запрягают, не ездят на тебе, не хлещут кнутом. Или елку, которую любой может рубануть топором, так, играючи, от нечего делать или спилить на дрова.

- И сделать из елки звучную скрипку, на которой будет играть человек, - внутренне улыбаясь несколько наивной речи разговорившегося Тихона, добавил Слугарев. - Потому что самое главное в человеке - разум, чего лишено все остальное в природе.