Иван Шевцов - Набат

- Не-ет, не говори, - возразил Тихон тягуче. - Лошадь - умное животное… И только ли лошадь. Я однажды наблюдал, как паук, маленький паучок, натянул свои тенета, как в них попалась большая муха и как потом этот крошечный паучок с толком, с предосторожностями, хитро связал ее ноги, крылья и убил. Убил, чтобы самому жить.

- Инстинкт, - заключил Слугарев.

- А я думаю, не только инстинкт, - не согласился Тихон. - И разум. Когда мы с Дениской переехали вот в эту комнату, то нашли здесь подлинный клоповник. В первую ночь они набросились на нас с Дениской, что стая голодных волков. Всю ночь глаз не дали сомкнуть. Ну, я тогда изобретать начал. Взял пустые консервные банки, таз и другую посуду, заполнил водой и в эту воду ножки коечные поставил. Мебель наша в то время состояла из двух железных коек да убогого обеденного стола. Ну, думаем, теперь клопам до нас не добраться, плавать они не умеют. И что же. Только мы легли, Дениска-бедняга уснул, а я слышу, как что-то с потолка на меня упало. Пощупал - клоп. Откуда, думаю, каким манером. Включил свет. Ба, да их на потолке целая стая. И с потолка падают на нас, точно на наши койки. Ведь додумались же, а? А ты говоришь - инстинкт.

Не стал оспаривать Слугарев, добродушно усмехаясь, промолчал, и Тихон перевел разговор, спросил:

- Значит, сынок у тебя? Как же звать-то?

- Мечислав.

- Красивое имя. Наверно, хозяйка настояла.

- Нет, я предложил. Мы заранее договорились: если будет дочь - назовем Машенькой, по-польски - Мария, Марыся, а если сын - то Мечислав - Мечик, Славик.

- Ну и хорошо, пускай растет славянский богатырь Мечислав Иванович Слугарев.

Поздно вечером уходил Слугарев от Морозова, чтобы поспеть на метро. Договорились, что Тихон зайдет к Слугаревым в гости, еще раз встретится с той храброй партизанкой, которая после комендантского часа нежданной гостьей появилась в квартире Леокадии Кунцевич. "Узнают ли они друг друга?" - думал Слугарев, приводя в порядок хаос мыслей и впечатлений. Он думал о трудной судьбе этого легендарного человека, скромного, щедрого сердцем и сильного духом. И одновременно в памяти всплывала трагедия отряда Алексея Гурьяна, смерть Кудрявцева в подвале костела и Куницкий. Слугарев думал о Револьде, который не дает покоя Морозову. Он пообещал Тихону помочь отыскать этого Валяра, понимал, что это будет несложным делом - не иголка в стоге сена. Думал о том, что надо сообщить польским друзьям о Тихоне Морозове и о Леокадии Кунцевич.

Маленький Мечислав, или, как его звали родители, Славик-Мечик, - уже спал, когда Слугарев возвратился домой. Несмотря на поздний час, Ядвига поджидала мужа: лежа в постели, читала роман Всеволода Кочетова "Журбины". На вопрос мужа: "Ты что не спишь?" - ответила вопросом:

- Ужинать будешь?

- Сыт, - он отрицательно покачал головой и приветливо улыбнулся. Лицо его сияло.

- Тебе письмо. Международное. Из Америки, - сказала Ядвига и подала мужу толстый увесистый конверт.

Они посмотрели друг на друга с недоумением и немым вопросом: от кого бы это? Но что томить себя догадками, - Слугарев, присев на стул рядом с кроватью, решительно вскрыл конверт.

После полудня Валярчук вызвал Куницкого, и едва тот перешагнул порог директорского кабинета, как Михаил Петрович, потрясая перед мрачным лицом начальника лаборатории толстым литературно-художественным журналом, с деланной строгостью выговаривал:

- Это как вас понимать, товарищ герой? Скромничаете?! А скромность хороша в меру. Живая легенда работает с нами рука об руку, а мы и не подозреваем.

На новом темно-коричневом костюме Валярчука с вызывающим блеском сверкала золотая медаль лауреата Сталинской премии. Она как будто отражалась на возбужденном лице и в горящих глазах Михаила Петровича. Куницкий изобразил легкое недоумение, хотя он отлично понимал, о чем говорил директор: в журнале напечатан большой очерк о новом лауреате Сталинской премии А. И. Куницком, где, между прочим, говорилось, что в прошлом этот бесстрашный подпольщик действовал на оккупированной Гитлером польской земле и там, в городе своей юности, он совершил подвиг, вырвав прямо из фашистских когтей партизанскую связную Ядвигу Борецкую-Слугареву, ныне известного ученого и тоже лауреата Сталинской премии.

- Не понимаю, - сухо и угрюмо сказал Куницкий и, не дожидаясь приглашения, устало опустился в кресло подле круглого орехового столика, приставленного к письменному столу.

- Ты это читал? - Валярчук подал Куницкому журнал, с азартным ожиданием наблюдая за ним. Куницкий, довольно равнодушно листая страницы, осмотрел очерк, - не пробежал глазами, а лишь осмотрел, - возвратил Валярчуку журнал, вяло говоря, словно его это вовсе не касалось:

- Ничего интересного.

"Играет, - подумал Валярчук, теперь уже будучи убежденным, что Куницкий читал этот литературный панегирик. - Но к чему это наигранное безразличие?" А вслух сказал:

- Звонила Елизавета Ильинична. Она считает, что ты заслуживаешь правительственной награды.

- Это не главное, - отозвался Куницкий, растягивая слова и барабаня ногтями по столу. - И вообще ничего делать не нужно. За что награда? Я остался жив. Это и есть самая высокая награда. В то время как мои товарищи погибли.

- Ты спас жизнь Ядвиге Стефановне.

- Мы вместе спасались. И никакого тут подвига ни с моей стороны, ни со стороны Ядзи я не вижу. Так, лирика. - Он бросил иронический взгляд в сторону журнала.

Вошла Ядзя, вызванная Валярчуком. Как всегда подтянутая, стройная, скромно, но со вкусом одетая. Сказала свое обычное "день добрый". Валярчук широким начальническим жестом указал ей на кресло напротив Куницкого. Она села, сосредоточенная, вся в ожидании.

Михаил Петрович подал и ей журнал, открытый на странице с очерком "Живая легенда", спросил:

- Читали?

Она взяла журнал, пробежала первые строки, ответила:

- Нет. Это о чем? О какой легенде? - В глазах ее светился живой интерес.

- Об Адаме Иосифовиче и о вас.

- Странно, - сказала Ядзя с недоумением, и снова глаза ее пробежали по строкам. - Я никому не давала разрешения о себе писать.

- На это не требуется разрешения. Приятный сюрприз, - сказал Валярчук с непривычной любезностью, что несколько удивило Ядзю. Последнее время Михаилу Петровичу недоставало выдержки и спокойствия. Это замечали все сотрудники института, гадали, судачили между собой: что-то случилось с директором. Стал рассеянный, раздражительный до грубости, чего прежде за ним не замечалось. Никто, разумеется, не знал, что однажды их директор в шофере такси узнал своего однополчанина Тихона Морозова и эта встреча нарушила его равновесие и душевный покой.

Ядзя подняла вопросительный взгляд на Куницкого, но тот не ответил; сидел по-прежнему какой-то отрешенный, углубившись совсем в иные сферы, словно то, о чем шла сейчас речь, его интересовало не больше, чем прошлогодний снег. Ядзя посмотрела на Валярчука: не ради журнала же он пригласил их. И директор правильно понял ее взгляд.