Георгий Ключарев - Конец Зимней грозы

— Ишь как небо раздалось! Ни единого облачка! Над океаном, верно, такое. Огромное! — выкрикнул Кочергин, тесно прижимаясь к Орлику.

— А им в нем тесно! — вроде бы ответил тот.

Лейтенанты, оглохшие, засыпанные, тесно обнявшись, лежали несколько минут, прислушиваясь к звенящей тишине.

— Отбомбились вроде бы! — поднял голову Орлик, сбрасывая комья земли.

— Передышка. Скоро снова жди! — отряхиваясь, вылез следом за ним Кочергин. — Глянь-ка, дом и автобус целехоньки! А машины санчасти где? А ну бежим, Коля! За домом они!

Обегая дом, лейтенанты столкнулись с Софьей Григорьевной.

— Беда, мальчики, беда! — ее голос дрогнул. — Кузьминский погибает… Машина строевой части — в прах!..

На невысоком деревянном помосте, по-видимому, остатке прилавка сельского базарчика, навзничь лежал военврач полка, запрокинув обнаженную остроносую голову. Возле, растерянно опустив руки, стояли его помощники, среди которых выделялся сутулый, нескладный Сыроежкин. Кадык раненого судорожно поднимался. Булькающий хрип рвался из широко раскрытого, хватающего воздух рта, ногти скребли доски настила.

— Без сознания! Осколок в мозгу, — обронила Софья Григорьевна.

Хрип оборвался. Поодаль, у курившейся воронки, уродливо торчали разбитый передний мост и исковерканный радиатор автомобиля.

— И это все? — растерянно оглянулся Кочергин.

— Прямое попадание, — обронила она. — Начальник строевой с Николаем Моисеевичем. Уцелел. Верочку вот жалко… Доброволец она, из Саратова. Комсомолка. И старшину тоже…

«Балагур был…» — вспомнил Кочергин старшину, помогавшего ему как-то в Немках со штабной писаниной.

Он ярко представил, как старшина в первое их знакомство, записывая на Ферме-3 при свете «летучей мыши» адрес его родителей, пошутил, что это формальность вроде страховки — от всякой случайности. Девушка тогда спала: лейтенант так ни разу ее и не видел. Теперь не было ни Кузьминского, ни этой неизвестной ему девушки, ни всегда веселого старшины, ни книги, в которую тот записывал их адреса. Ничего!

«Стало быть, и страховке конец…» — подумалось ему.

— Воздух! Воз-ду-ух! — раздались крики с разных сторон.

Кочергин бросился на спасительную землю. Над головой, как казалось, необыкновенно низко, с давящим воем по кругу снова вертелись «юнкерсы». Они пикировали один за другим, а потом опять занимали свои места в замкнутом строю. Невидимое уже солнце кроваво зажигало стекла штурманской кабины очередного самолета, входящего в пике. Чернильно-черные капли бомб, стремительно увеличиваясь, казалось, летели прямо в него. Уши заклинило. Теплые удары взрывных волн легко подбрасывали тело, отрывая от земли, с которой оно силилось слиться. Магниевые вспышки непрестанно блистали в накрывшем все черном облаке. Душила кисловатая, чесночная вонь. Побитое землей лицо распухло. Из рассеченной чем-то брови теплым заливало глаза.

Внезапно все оборвалось. Самолеты перестраивались и, набирая высоту, быстро уходили на северо-запад. Черные кресты расплывались, сливаясь с серым фоном плоскостей и фюзеляжей. В голове гудело. Неуверенно встав, Кочергин тут же, в полуметре от себя увидел полузасыпанную щель, из которой, ругаясь, выбирался Орлик. С трудом повернув голову, Кочергин похолодел.

— Николай, машина! Санитарной машины нет! Ничего не осталось! — громко крикнул он, зажмурившись от боли в ушах.

Там, где только что стоял автофургон с большими красными крестами на крыше и бортах, цепью змеились частые круглые воронки, над которыми, клубясь, оседал прах и летали в воздухе какие-то ошметки. Снова открыв глаза, Кочергин ошеломленно всматривался в сумрачную пустоту. И тут он заметил, как что-то зашевелилось: показалась голова, за ней другая. Значит, остались живы не только он и Орлик.

В эти погожие сияющие дни с предрассветных до вечерних сумерек десятки вражеских самолетов висели над рекой, степной зыбью, руинами поселков. Зенитные средства корпуса были подавлены. Основные силы 4-го воздушного флота, «прославившегося» зверской бомбардировкой Сталинграда 23 и 24 августа, базировались практически рядом с полем боя. Самолеты в считанные минуты достигали междуречья Аксая и Мышковы. Бомбовые удары в сочетании со штурмовками истребителей сковывали передвижение частей. «Мессершмитты» парами гонялись за всем движущимся в степи, за каждым человеком. Доставлять боеприпасы, горючее, пищу стало просто невозможно.

В самом тяжелом положении оказались заречные части корпуса. Они были вынуждены из района Водянского отойти вниз по Аксаю, к Генераловскому. Переправившись на правый берег реки и перегруппировавшись под огнем наседавших гитлеровцев, они заняли оборону на правом фланге корпуса, северо-западнее поселка Восьмое Марта. Рядом занимали оборону солдаты Карапетяна и танкисты Бережнова. В центре, у высоты 147,7, над песчаным карьером и в самом Верхне-Кумском оборонялся приданный корпусу, на глазах редевший полк Диасамидзе, поддержанный огнеметными танками и 383-м противотанковым истребительным артполком.

Восточнее поселка Заготскот левый фланг замыкали сведенные во взводы подразделения 59-й бригады, приданных корпусу 235-й и 85-й танковых бригад и 234-го отдельного танкового полка.

Сразу за передним краем дымились стены Верхне-Кумского. Все, чем располагал генерал-майор Вольский, укреплялось, зарывалось в землю. Использовали каждую складку местности на последнем рубеже, минировали подступы к нему. Но, следуя древнему военному тезису, что лучшим средством обороны является нападение, командование корпуса готовило и активные действия.

Ударные силы 57-го корпуса генерала Кирхнера, включившие первые части прибывающей на рубеж Аксая свежей 17-й танковой дивизии, быстро форсируя реку, накапливались в спускавшихся к ней глубоких балках. Кирхнер был уверен, что теперь, раздавив преградившие ему путь войска, его корпус во что бы то ни стало достигнет последнего естественного рубежа перед Сталинградом — реки Мышкова. Штаб генерала не располагал точными данными, что ждет его на этом рубеже, так же как ни сам генерал-фельдмаршал Манштейн, ни командиры корпусов и дивизий группы армий «Дон» еще не знали, какая неотвратимая угроза с севера уже нависла над подчиненными им войсками.

Командование 4-го механизированного корпуса решило упредить удар немцев из балок, как только авиация ненадолго ослабит бомбежку высот в центре и на правом фланге обороны соединения. С бронебойщиками на борту и сорокапятками на прицепе все боеспособные танки ушли на юг, вниз к устьям балок. За ними следовали машины с боеприпасами и горючим. Броневичок Кочергина, раскачиваясь и ныряя, спешил по истерзанной земле туда же, навстречу багровому прожектору первых лучей солнца, пробивавшему вздыбленный прах, высоко клубившийся над Аксаем. Невольно отвернувшись от неистовства света, лейтенант увидел за броневичком длиннющую тень, которая волочилась, подпрыгивая на изломах земли, утончаясь и постепенно исчезая у холмов северного горизонта, где еще дымилась развороченная авиабомбами степь вокруг Верхне-Кумского. Прищурившись от рези в глазах и прикрыв их ладонью, он неожиданно увидел такую же длинную подпрыгивающую тень, мчавшуюся навстречу. Рявкнув мотором, мимо проскочила грузовая машина, укрытая брезентом, за ней другая. На них распластались несколько солдат. Машины мелькали мимо все чаще. Кочергин с удивлением посмотрел вслед очередной машине, обдавшей его тугим ветром. Брезент на ней вздулся парусом, открыв ящики с боеприпасами.