Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

С вершины редута просматривалась панорама Бородинского поля. Все вокруг было щедро залито потоками августовского солнца и покоем.

Тишина бывает тревожная, когда чего-то ждешь и прислушиваешься, затаив дыхание. А бывает грустная тишина, в которой вспоминаешь любимых и близких. Тишина того дня вначале показалась Марселю радостной…

Низко над полем, недалеко от них, лениво кружилась разжиревшая крупная ворона. Метнувшись к земле, она что-то схватила — скорее всего мышь-полевку. И тут из куста вдогонку выскочила лиса. Ворона бестолково замахала крыльями, хрипло закаркала и, выронив добычу, бросилась наутек. Лиса не торопясь сжевала мышь и растворилась в зелени кустов. А ворона рывками летала над полем и суматошно каркала, обижаясь на свою судьбу.

Они вместе засмеялись, и Александра Михайловна увидела безоблачное голубое небо в глазах Марселя. Уверенно показав половиной букета на соседний памятник, он по-хозяйски объяснил:

— А это единственный здесь наш французский монумент. К столетию битвы наше правительство добилось разрешения поставить свой памятник. Из красного мрамора! Но корабль, который должен был его доставить, попал в бурю и утонул. Временный памятник из папье-маше раскис под русским дождем, и только через год после юбилея был установлен этот монумент из серого гранита. На нем надпись по-французски, я тебе се переведу: «Мертвым Великой армии. 5–7 сентября».

Они шли к этому единственному французскому памятнику, и в голосе Марселя, когда он говорил, звучала торжественная патетика:

— На этом историческом месте был командный пункт Наполеона. Северо-восточнее находилась батарея генерала Фуше. Юго-восточнее — батарея Сорбье.

Рано утром, в канун великой битвы, сюда был доставлен императору портрет его маленького сына, короля Рима и наследника французского престола. В лучах восходящего солнца император любовался портретом…

— А рядом, на Шевардинском редуте, лежали тысячи убитых, оставив своих детей сиротами. И много еще детей стали сиротами в кровавый день Бородина. Кстати, — Александра Михайловна усмехнулась, — в то утро Наполеон получил известие о поражении его войск в Испании, при Арапилах — в борьбе с вооруженным народом Бонапарт был бессилен.

Марсель тут же возразил:

— Европейские столицы, одна за другой, склонялись перед гением Наполеона.

— А потом и перед Гитлером, — добавила Александра Михайловна. — Склоняться им было не впервой… Ты извини, что напоминаю, но Париж был объявлен открытым городом и сдан фашистам без боя. А Москва не склонилась. Не сдалась! Иначе не стали бы свободными Париж и другие европейские столицы.

Марсель протянул ей полевые цветы:

— Пожалуйста, положи их к памятнику моим соотечественникам, которые покоятся в этой земле.

Александра Михайловна сверкнула глазами:

— Не положу!

— Но ведь это же мертвые. Разве благородно почти через двести лет мстить ненавистью мертвым?

— Они захватчики и грабители. Это им было присуще низменное чувство мести: при отступлении Наполеона из Москвы Кремль и многие здания были взорваны, тогда как русские войска, войдя в Париж, не повредили ни одного камня! Не обидели ни одного жителя!

На лице Марселя боролись возмущение и обида:

— Значит, русские благороднее французов?

— Нет. Здесь совсем другое.

— Что?

— Патриоты своего Отечества и освободители оказались намного благороднее захватчиков. Захватчик и благородство — это несовместимо!

— А русские в Париже? Кого они освобождали?

— Европу от тирана. Энгельс писал: «Наполеон… пошел на Москву и тем самым привел русских в Париж».

— Но даже великие и благородные имеют право на ошибки…

— Наполеон — и благородство? — возмущенно спросила Александра Михайловна. — Предать республику и друзей… Бросить свою армию на погибель в Африке и в России… Помнишь, у Толстого? «…Наполеон — это ничтожнейшее орудие истории — никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства».

А эти слова Наполеона: «Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..» Тебе нравятся эти слова? Но ведь это же повторял Гитлер, надеясь сделать столицей мира Берлин!..

Окаменев лицом, Марсель склонился к памятнику и положил возле него цветы.

«Да он же гость! Как же я так с ним…» — укорила себя Александра Михайловна и примирительно сказала:

— Мы как-то ездили с Ирочкой в Борисов, положили цветы и поклонились могиле француза. Это могила Жана Гастона, летчика из полка «Нормандия — Неман». Он освобождал Борисов и смертью храбрых погиб в воздушном бою. И пока будет жизнь на земле, на могиле Гастона всегда будут цветы! — Александра Михайловна вздохнула: — Я, наверное, в чем-то перед тобой виновата. Хозяйка должна уступать гостю, но есть обстоятельства, когда уступать нельзя. Так что, пожалуйста, ты на меня не сердись…

Переборов себя, Марсель улыбнулся:

— Я мужчина и обязан попросить извинения у женщины, даже если она не права…

— Ты — рыцарь! — Александра Михайловна ответно улыбнулась: — И ты, Марсель, настоящий француз.

Они спустились к дороге и попутной машиной доехали до церкви Рождества, построенной еще в петровские времена у слияния речки Воинки с Колочыо, в селе Бородине.

Александра Михайловна и Марсель обошли старинный храм и подивились тому, что с его обратной, непарадной стороны, перед вторым этажом окон был надстроен балкон с перилами, опираясь на которые стояла девочка лет восьми. Видимо, кто-то там квартировал. Что ж, проблема обеспечения жильем не чужды и лицам духовного сословия.

Поблизости от храма установлены памятники егерским полкам и матросам гвардейского экипажа — ожесточение и ярость великого сражения выплеснулись даже к церковным стенам. Как большинство других монументов Бородина, эти памятники были тоже увенчаны медными орлами.

И вдруг будто пушка тех времен ударила на колокольне: бам-м-м… И снова — бам-м-м…

Мерно, один за другим, рушились сверху колокольные звоны — знаменитые российские звоны, и гул медных великанов волнами поплыл над бородинскими просторами, и были в том размеренном колокольном звоне какая-то трагическая задушевность и печаль.

Зайдя в помещение храма, они любовались его росписью и не сразу обратили внимание на обшитый голубой парчой роскошный гроб. Полуприкрытая богатым покрывалом, заботливо прибранная, в нем лежала маленькая сухонькая старушка. В стороне молча стояли мужчины и женщины разных возрастов.

Ближе всех у гроба возвышался огромный дед с окладистой седой бородой, густыми и тоже седыми волосами. Даже в его неподвижности ощущалась уверенная сила здорового и решительного человека, хотя лет ему было, пожалуй, далеко за семьдесят.