Кюлюмов Костандин - Парень и горы

Мануш поднял Антона на руки, сдул с его лица снег и нежно прикоснулся губами ко лбу.

– Жив!… Жив!…

Антон был легок, как снежинка, и тих, как спящий ребенок.

На востоке стало уже совсем светло. Молчаливые горы пробуждались перед восходом солнца.

Глава вторая.

Парень и мать

Она вздрогнула, цепенея от страха. По телу поползли мурашки. Звук послышался откуда-то издалека, из глубины земли. Женщина прислушалась… Ничего! Над ржаной соломой стояла тишина. И только ветер, этот шальной январский ветер гулял под стрехами сарая.

Наверно, показалось… Проклятый ветер, говорит человечьим голосом, подумала Илинка и, наклонившись, стала сгребать исхудалыми пальцами шуршащую солому. И тут кто-то снова прошептал над ее ухом:

– Ваньо… Ваньо…

Она отшвырнула солому и бросилась из сарая. На пороге оступилась, упала, поднялась и побежала снова. Село недалеко… Сейчас она примчится, созовет людей. Но что-то остановило ее.

Стой! Погоди, Илинка! Не торопись! Как бы после не пожалеть!… Что это было? Человеческий стон? Или завывание ветра, спустившегося с гор? Безжалостный ветер…

В этих горах старая женщина потеряла троих своих сыновей… Илинка оглянулась. Горы, покрытые снегом, все те же. И только открытый черный зев сарая манил к себе, завораживал теплом. Илинка тяжело, прерывисто задышала.

Что делать?… В сарае человек… наверное, приходил раньше вместе с моими…

Вокруг ни души. Илинка проваливалась в мокрый снег, ноги не слушались, кто-то тянул и хватал ее за полы, но она не оглядываясь бежала назад. Ее подгонял ветер, ее торопил шепот: «Ваньо… Ваньо… Ваньо…»

Человек не знает, где его ждет радость, где - зло и когда это зло может обернуться добром. Дни текут, и ровные, и корявые, вроде бы похожие один на другой, но на самом деле все они разные, и сегодняшний день уже не похож на вчерашний. Так вот и люди. Куда-то спешат, торопятся… Так было и вчера, и позавчера, а посмотришь - и они уже стали другими. И всё что-то делают: кончат одно, берутся за другое, а работы непочатый край. Почему так? Может, зло разрушает то, что создает добро? Ведь им суждено никогда не разлучаться - завязали человека тугим узлом.

Проснешься, и новое утро заглянет тебе в глаза тяжелым воспоминанием дня вчерашнего, нелегкими заботами дня сегодняшнего и тревогами дня завтрашнего. Скотина стоит в загоне голодная, надо ее накормить. Так было и вчера. Дни Илинки как воды Месты - со множеством белых камней, стремнин и омутов, небом, которое отражается в реке, и дном, затянутым ржавой тиной. Течет река, не кончается, как кровь человеческая.

Вдруг она замерла. Здесь кто-то шел! Вот на снегу следы… с гор тянутся… и рядом со следами кровь… Да, кто-то добрался до сарая, да там и остался.

Женщина еще раз оглядела все вокруг. В селе пока спокойно. Лучи солнца освещают маленькие деревенские оконца, из труб тянутся дымки, бесшумно обозначающие свой путь в прозрачно-синей выси. Большие снега и ранний час еще удерживают людей дома. И это хорошо, потому что времена нынче плохие.

Дверь сарая скрипнула и захлопнулась за спиной. Какое-то мгновение Илинка ничего не могла разглядеть в серых сумерках. Пахло соломой и плесенью.

– Эй, парень!… Сынок, - проговорила она, осторожно ощупывая солому: боялась, как бы не испугать пришлого.

И снова кто-то простонал, чуть слышно и немощно. У Илинки аж ноги подкосились. Она вся обратилась в слух: вдруг стон повторится? Но кругом было тихо.

– Я знала… чувствовала… вечером щенок все к воротам бегал… к гостю… Сынок, сыночек мой, где ты?…

Илинка ползала по соломе, вороша и раскидывая сухие травинки. Она была как в горячке. Дано ли нам знать, каким чутьем улавливает мать дыхание своего чада, пусть даже появившегося на свет много лет назад?

Вначале Илинка увидела руку - безжизненно-белую, восковую, потом лицо с большими синими глазами - синими, как у матери, и большими, как у отца.

Илинка присела, съежилась, сжалась.

– Спасибо тебе, господи…

Дрожащими руками она обхватила голову меньшого своего, нежно прижала ее к груди и только тогда заплакала, тихо и беззвучно. Откуда взялось столько слез в этих иссушенных, выплаканных глазах? Слезы капали на лицо сына, сбегая к его пересохшим губам.

Антон был без сознания или, может, задремал в объятиях матери. И то ли от соленых материнских слез, то ли от жажды, которая поднималась откуда-то изнутри, из глубины тела, губы его задвигались, и он зашептал, едва слышно и прерывисто, слова песни:

Как сейчас там, в стороне советской?…

Улетел орел, расправив крылья,

а Ирина слезы льет по мужу…

Мать слушала, приглушенно всхлипывая. Сын бредил, а ей казалось - он пел… Не перевелись еще настоящие голоса. Ее старшие сыновья садились, бывало, на краю поля, играли на кавалах, пели. И песня, живая, веселая, летела над лесом, ее подхватывали птицы и легкий ветерок, пробегавший по соснам.

– Как ты вырос, сынок!… И борода появилась… шелковистая и красивая… Как у твоего отца в молодости, когда он воевал вместе с Яне {3}… Да ты поспи, поспи! А мать тебе споет…

Илинка тянула грустно и задумчиво, как пела когда-то колыбельную. И материнский голос теплом разливался по телу сына, навевал покой.

Пробудись, сыночек мой любимый,

нашу землю топчет враг постылый.

Стариков враги поистребляли,

молодых они в полон угнали.

И остались только сиротинки -

близнецы Янкула и Янинка… {4}

Антон медленно открыл глаза. Нет, это не сон. Склонившись над ним, пела мать. Вспомнились вдруг годы далекие-далекие, когда он был совсем маленьким. Скоро вернутся отец и братья, в доме пахнет хворостом и сосновой лучиной… По телу разливалось блаженство, и он едва сдержался, чтобы не дать волю слезам. Мужество, которое поддерживало его до этой минуты и помогало перенести боль двух ранений - в плечо и в ногу, теперь куда-то исчезло. Он смотрел на мать - она сделает все, чтобы спасти его.

– Мама…

– Молчи! Не разговаривай! Сама посмотрю.

Дрожащими руками Илинка приподняла рубаху. Со спины рана большая, а на груди крохотная. Значит, стреляли в упор, он видел и не дрогнул, не побежал… И мать улыбнулась: сын ее не трус, не он бежал от смерти - она сама от него убежала.

– Тише, сынок, тише!… Ничего не говори, разговор для раненого хуже соли и отравы. Знаю, болит, сейчас мы перво-наперво остановим кровь. Отец твой тоже приходил домой раненый, и ничего, обошлось. Тогда они бились с греками, в тринадцатом году. Страшное было время, дома наши горели, как сейчас. Подпалил враг село Либяхово и двинулся прямо сюда, на наше село. Хорошо, что подоспел Паница {5}со своим отрядом, подстерег врагов у Комарьовицы, и - отец твой потом рассказывал - триста солдат пали, остальные разбежались. А из наших, из болгар, только его ранило. Пришел ни жив ни мертв, столько крови потерял, несчастный…