Василий Великанов - Тихое оружие

Встав на колени, девушка вытащила из нее какое-то тряпье и на самом дне, в двух парусиновых сумках, нащупала рацию и батареи питания. «Вот оно, мое тихое оружие…» Нина бережно вынула из корзины «Северок».

Поставив его на ящик, она торопливо заправила за стропила шнур-антенну. Надев наушники, склонилась к рации и положила правую руку на ручку «волны». В левой — держала фонарик, но пока не зажигала его.

В уши хлынул разноязыкий, суматошный радиоэфир, в котором выделялась немецкая речь, прославляющая победы на восточном фронте. Поймав нужную волну, Нина направила луч карманного фонаря на бумажку с колонками цифр. Тихонько заклевал ключ: ти-ти-ти… Пошла морзянка точками и тире…

Передав радиограмму, девушка спрятала рацию в корзину и вновь прикрыла ее тряпьем. От волнения била мелкая дрожь.

Радостная, Нина быстро спустилась с чердака. А когда вошла в свою комнату, увидела Анну Никитичну с подушкой в руках. Удивилась: «Чего это она?»

Но тут Григорий Михайлович вынул из кармана небольшой плоский «вальтер» и передал «дочке»:

— Спрячь, Нина. Это твой. На тот крайний случай, когда другого выхода не будет…

Девушка взяла пистолет и вдруг почувствовала себя значительно сильнее. Она сунула его под матрац у изголовья и что-то доброе хотела сказать «отцу», но тот шагнул в большую комнату и скрылся за пологом.

Анна Никитична устало положила подушку на кровать и, сев возле Нины на краешек койки, долго молча смотрела на ее раскрасневшееся, возбужденное лицо. Молчала и девушка, прислушиваясь к сильным, гулким толчкам своего сердца.

Хозяйка, тяжело вздохнув, беглым движением руки перекрестила Нину и промолвила:

— Лиха беда — начало… А перед тем как уйти, сказала:

— В случае чего продави подушкой стекло и… во двор.

В тот вечер, взволнованная первым сеансом связи, Нина долго не могла уснуть.

«Какой у «отца» особенный, с революционным значением, псевдоним! — размышляла она. — Лан: Ленин — Александр Ульянов — Надежда Крупская… Символично! А у меня — просто: Луга. Есть такой город и река. Немцы там, прорываясь к Ленинграду, много положили своих солдат. Значит, Луга тоже неплохо…»

На следующее утро, после завтрака, Григорий Михайлович сказал:

— Ну, Нинушка, сегодня поеду оформлять твою прописку.

— А не прицепится какой-нибудь «крючок»?

— Все будет в порядке. Вот справка от старосты: в ней написано, что ты действительно являешься моей дочерью.

«Отец» уехал и почему-то долго не возвращался, хотя нужное село было недалеко. Девушка стала волноваться и старалась отвлечься от всяческих мыслей: сначала постирала свое белье, потом стала забавляться с Павликом и Милочкой — с детьми она чувствовала себя спокойнее.

Заметив, что Нина, играя с малышами, часто посматривает на дорогу, Артем подошел к ней и тихонько сказал:

— Чего маячишь? Иди домой, я посмотрю папу и скажу тебе.

Слова «чего маячишь?» мальчик перенял у матери, которая недавно выходила во двор и точно так сказала Нине.

Из окна послышался голос Анны Никитичны:

— Ребята, идите обедать!

Все заторопились в дом, а Артем остался во дворе и начал мастерить из катушки и кусочка жести маленький самолетик, состоящий из одного пропеллера.

Григорий Михайлович вернулся к обеду. Он развернул перед Ниной паспорт и показал ей голубоватый вкладыш, на котором имелась прописка на немецком и русском языках, скрепленная печатью с орлом и свастикой.

— Как видишь, дочка, все в порядке, — сказал «отец» с улыбкой. — Твой документ даже не заклеймили буквой Ч, чужая, как это обычно делают с пришедшими со стороны. Только в город все-таки не ходи: попадешь в облаву — заберут в Германию и с таким паспортом.

После обеда Григорий Михайлович уединился с Ниной в ее комнате.

— Проехал в город и хорошие гостинцы тебе доставил.

И Нина поняла, что «отец» принес от своих друзей какие-то сведения.

Вечером, когда стало смеркаться, девушка передала в Центр, что сегодня в город прибыла автоколонна семитонных «бюссингов» в количестве 28 машин с опознавательным знаком «лев». А в сторону Жлобина проследовал состав из 8 цистерн с горючим, 12 крытых вагонов, 14 платформ с автомашинами. Передала также, что сегодня в сторону фронта с аэродрома вылетело 30 «Хейнкелей-111», 18 «юнкерсов», а на аэродроме базируется часть ФВ-190.

В первые дни Нина никуда не выходила дальше своего двора, и докучливая длинноносая соседка упрекнула хозяйку: «И чего это ты, Никитична, держишь старшуху взаперти? Али боишься, что кто-нибудь сглазит вашу красавицу?»

Сидя в своей комнатушке, Нина вздрагивала при каждом стуке в дверь, когда к писарю общины приходили посетители, чаще всего женщины. Отгороженная от большой комнаты лишь брезентовым пологом, девушка слышала, как просительницы заискивающе называли «отца» «господин писарь», и видела в щелочку, что они кланялись ему в пояс.

Выдавая ту или иную справку, писарь не принимал от посетителей подачек, но женщины совали ему в руки свои узелки и все приговаривали: «Что ты, милый… Чем богаты, тем и рады…»

«Нет-нет, дорогая, иди, иди», — торопливо выпроваживал «отец» очередную посетительницу и при этом посматривал на Нинину дверь. Ему было неловко от мысли: ведь девушка может подумать, что до ее прихода он принимал подношения…

Приближался май. И Нину стали тревожить воспоминания о родном городе, о своем доме. К Первомайским праздникам, бывало, готовились: убирали улицы, дворы, квартиры, высаживали молодые деревца, шили летние платья. В первый день мая, во время демонстрации, все уже обновленно сияло на солнце. По всему городу гремела музыка и неслись песни.

А тут, в оккупации, все как будто бы придавлены огромным прессом и дышат-то своим воздухом словно украдкой.

«Да ведь плетью обуха не перешибешь, — сказала как-то Анна Никитична. — Остается только действовать исподволь, втихую. Говорят же, что по капле и море складывается…»

Чтобы Нина не скучала без дела, хозяйка дала ей свои поношенные платья, юбки, и та стала выкраивать из них платьица для Милочки, рубашонки, трусы, штанишки для мальчишек. Ножная машинка от долгого бездействия заржавела и стучала, как молотилка. Нина разобрала всю машинку по частям, смазала детали, снова собрала, и та перестала тарахтеть.

За этой работой девушка просматривала полученные от «отца» сведения на клочках папиросной бумаги, готовясь к передаче в эфир. В случае опасности их можно было моментально скомкать и проглотить.

Для отвода глаз, на всякий случай, она тут же писала письмо своей маме и, неоконченное, держала его под шитьем — там же, где прятала донесения.

Днем и ночью, гудя и громыхая, катили на машинах по «Варшавке» немецкие солдаты. Иногда машины останавливались на малые привалы, и солдаты заходили в домик «отца» попить молока.