Николай Пронин - Бойцы Сопротивления

Надзиратель ушел, а я снова начал прикидывать в уме, как друзья могут меня освободить.

Тюрьма Бальденич была одной из наиболее современных, ее окружали две стены, по которым проходили провода под током высокого напряжения, внутри ее находилось 16 карабинеров и десять надзирателей, внутренний арсенал ее был огромен; кроме того, тюрьма находилась совсем рядом с городом, в котором полно немцев, живших в многочисленных казармах.

По дороге Беллуно-Лонгароне, служившей важной артерией, связывающей Италию с Австрией и Германией, непрерывным потоком шли военные колонны. При первом же выстреле к тюрьме подошли бы любые из проходящих мимо воинских частей.

Немцы особенно свободно чувствовали себя в провинции Беллуно, так как она и провинции Тренто и Больцано были аннексированы от Италии и присоединены как части национальной территории фашистской Германии.

С другой стороны, мне приходилось раздумывать и о том, что при любом исходе операции неизбежно будут применены репрессии к заключенным, в результате чего на месте будут расстреляны все политические заключенные, находящиеся в Бальдениче, поэтому, может быть, гораздо лучше, если я умру один, по крайней мере в этом случае я смогу умереть спокойно, не мучаясь тем, что стал причиной смерти моих товарищей.

Сейчас, забегая вперед, я должен сказать, что за мое освобождение заплатили жизнью Цанканаро и его сын. В тот же вечер, когда меня освободили, нацисты арестовали многих жителей Беллуно. Сын Цанканаро вышел из дома, чтобы предотвратить арест отца, но был схвачен и повешен, а отец был убит, как только переступил порог своего дома.

Между тем я лег на койку и стал думать и думать о том, что меня ожидает. Постепенно усталость взяла свое, и я задремал.

Меня разбудил какой-то шум. Во сне мне казалось, что нацисты уже разгромили все отряды Сопротивления. Горько было сознавать, что придется умирать с такими предчувствиями и сознанием полного бессилия и неспособности сделать хоть что-нибудь для этих совсем еще молодых борцов; приходилось только надеяться, что в будущем жизнь моего народа будет свободной и счастливой…

— Проснись, еда прибыла, — слышу я голос из-за двери. — Поднимайся, поднимайся.

Я нехотя встаю, достаю миску и подаю ее надзирателю.

— Если хочешь, я могу дать тебе двойную порцию. У тех, кого привели сегодня ночью, что-то нет аппетита.

— Ты хочешь сказать, что у них нет зубов?

— Чего тут жевать-то? Но зубов у них действительно осталось мало. И чего люди не сидят по домам?

— Ты бы сказал, как там другие?

— Не могу знать. Так как, дать тебе двойную?

— Если другие ребята здесь и пока еще живы, то дай лучше им, мне что-то не хочется.

— Понимаю, понимаю, для последнего раза еда, конечно, не такая уж замечательная.

— Для последнего?

— Ну, такого я тебе не говорил! Это тебе со сна.

Он уходит, оставив миску, наполненную до половины.

«Последний раз» — ясно, один день уже прошел, и меня уведут сегодня. Хотелось бы знать точнее, когда это может случиться. Сегодня же днем, этим вечером или, может быть, завтра утром? Впрочем, шестью часами раньше или шестью часами позднее, большого значения не имеет.

Возможно, конечно, что есть какая-то вероятность меня освободить при перевозке, и, может быть, друзья так и собираются сделать. Обдумав все это, решаю, что нужно сохранять силы на случай, если придется спасаться от погони. Беру миску и проглатываю ее содержимое. Потом растягиваюсь на койке таким образом, чтобы через квадрат окна можно было видеть кусочек неба, перечеркнутый четырьмя прутьями железа.

Солнце довольно близко к горизонту. Сейчас семь, и с минуты на минуту произойдет смена караула. Мне слышны только голоса итальянцев, судя по всему, немцы для усиления гарнизона сегодня не прибыли. Теперь я совершенно уверен, что это последняя ночь, которую мне придется провести в Бальдениче. Больше всего меня угнетает сознание бессмысленности моей скорой гибели, не во время какой-нибудь операции, и не в борьбе за достижение великой цели.

Конечно, я сделал все, что мог, — на допросах я молчал, чем предотвратил возможные аресты антифашистов. И все-таки такая смерть кажется мне бессмысленной и неприемлемой, если только можно сказать, что смерть бывает приемлемой.

Легкий вечерний ветерок донес до меня бой часов с дальней башни: семь с четвертью.

Все мои мысли были направлены теперь на то, чтобы встретить конец со спокойствием человека, умирающего за свободу других.

Для нас эта истина была одна для всех — это была истина, которая открывалась каждому человеку, попавшему под гнет фашизма. Это была истина, из-за которой со спокойной уверенностью шли на смерть тысячи людей во всей Европе.

Глава написана по рассказу Карло Джузеппе Фьюмарой

Спускаюсь с сеновала и вижу, как Мегер и Таллина кормят завтраком очередного связного.

— Что пришел сказать нам?

— В Больцано ди Беллуно ждут Карло, — коротко говорит связной.

Я беру автомат, связной допивает свой «кофе» — кипяток, настоянный на каких-то травах, — и вытирает рот тыльной стороной ладони.

Спускаемся довольно быстро с горы. Эту тропинку я знаю очень хорошо и легко передвигаюсь по ней даже ночью. Часто приходится останавливаться, связной то и дело спотыкается и, охая, присаживается на камень; глядя на него, не могу не улыбнуться, однако обидно терять драгоценные минуты, потому что уже в полдень мы должны идти обратно, чтобы организовать привал для группы, идущей к тюрьме.

Наконец приходим в Больцано ди Беллуно; в одном из домов на окраине города около приходской церкви меня ждут двое уполномоченных.

Здороваемся, называя друг другу свои подпольные клички. Джино и Никки объясняют причины моего нового вызова сюда, в деревню. Мои предположения были совершенно правильными. Начинаем обсуждать возможности освобождения Мило — нашего коменданта дивизии.

У меня создается впечатление, что они оба придерживаются одного плана: довольно большая группа партизан устраивает засаду на шоссе Беллуно — Фельтре, чтобы напасть на машину, в которой Мило, как они предполагают, будут перевозить из Бальденича в Больцано. Я молча слушаю Никки, однако мысленно перебираю все факторы в пользу их плана и против него, отбрасываю одни и подбираю другие, чтобы сделать свои доводы более весомыми.

Когда оба они замолкают, я задаю им встречный вопрос: не будет ли слишком опасно держать вдоль такой оживленной магистрали десять вооруженных человек, да еще в течение нескольких часов или дней, в ожидании предполагаемой машины, в которой должны везти Мило? Фашисты могут пронюхать о засаде и устроить какую-нибудь ловушку, кроме того, не будет ли освобождение одного только Мило обидным для десятков наших товарищей, которые каждый день подвергаются ужасным пыткам в этой же тюрьме? Разве не лучше попытаться освободить всех? Но как? Вот об этом-то я давно думал и кое-что придумал.