Николай Пронин - Бойцы Сопротивления

— Командир, можно я понесу своего «дегтяря» как оружие заключенных? — спросил Павел.

— Хорошо, Орлов, бери, будем считать, что это оружие партизан. Теперь пора выходить, уже семь.

Сначала выходят «заключенные», потом нас окружают «немцы», как и положено. Все наши конвойные хорошо выбриты и пострижены, сапоги начищены до блеска и форма в полном порядке. Миша во главе патруля как фельдфебель — невысокий, розовощекий, типичный немецкий унтер.

Я, Марат, Эрмес и Николотто — грязные, с лохматыми волосами и небритыми подбородками, в оборванной одежде — окружены «немцами». Наша группа внешне весьма правдоподобна. В молчании мы выходим к склону, ведущему к Беллуно.

«Немцы» подталкивают нас дулами автоматов, и мы поневоле входим в роль.

Останавливаемся в небольшом леске возле дороги. Я вытаскиваю карту и еще раз объясняю детали операции. Показываю маршрут отступления: мимо кабинета начальника тюрьмы, выход из которого прямо на улицу. Предупреждаю русских ребят, чтобы они, и в особенности Миша, говорили только по-немецки, при этом можно создать впечатление, что немцы пытаются говорить по-итальянски, смешивая немецкие и итальянские слова.

Обнимаемся на прощание, на глазах у некоторых слезы, но тут Николотто шутливо приказывает отставить всякие сантименты.

Отряд, оставшийся на нашей базе «Ай-Ронк», наверняка уже направился к Беллуно. Он продвигается через лес и деревни, стараясь в то же время не привлекать внимания.

И вот нас снова обступают «немцы», которых теперь, пожалуй, ничем не отличишь от настоящих, а мы, «заключенные», теперь уже гораздо ближе к этому в действительности, снова трогаемся в путь. Спуск с холма был не слишком крутым. С приближением к городу лес уступал место огородам. Вместе с возвращающимися стадами проходим мимо первых домов на окраине города. Женщины встречают коров, коз и уводят их в стойла, принимаются доить.

Тропинка становится шире и превращается в проселочную дорогу. Выходим на городское шоссе. Теперь мы в логове врага. Если нас вдруг распознают или же мы допустим какую-нибудь ошибку, то выбраться отсюда будет трудно. Вокруг нас два ряда домов, цепочками растянувшихся справа и слева.

При появлении нашей группы на лицах пожилых женщин появляется страдальческое выражение, а в глазах мужчин — неприкрытая ненависть.

Детишки при топоте наших сапог, как по команде, начинают реветь.

Люди, окончившие работу и сидящие за ужином, заслышав стук наших шагов, выходят из домов на улицу и посылают проклятия немцам на своем родном языке. Они стараются подбодрить заключенных. Как только мы стали подходить к первым домам, Василий начал грубо ругаться и подталкивать прикладом Николотто, который находился к нему ближе всех. Поведение его, столь типичное для нацистов, вызвало слезы у нескольких старушек, видевших это. Послышались все более резкие выражения, предназначенные именно немцам, прохожие не скрывали своего возмущения. До тюрьмы оставалось несколько сотен метров.

Дома постепенно становились все выше и выше, сараи отступали в тень садов, в вечернем воздухе стоял сладкий аромат цветов.

Пока нам везло, на своем пути мы не встретили ни одного немца и ни одного итальянского фашиста.

Без всяких происшествий доходим до перекрестка, где нас должен ожидать Лино с невестой. Останавливаемся. Миша выходит из строя. Смотрит вокруг, но Лино нигде нет. Итак, первый пункт нашей программы не выполнен. Операция еще, в сущности, не началась, а уже что-то идет не так, как предполагалось.

Однако думать о том, чтобы вернуться обратно, уже не приходится и не только потому, что товарищам, которых мы должны освободить, угрожает смертельная опасность, но и потому, что мы теперь подвергнем опасности жизнь других людей, участвующих в операции. Слышен приглушенный бой часов, издалека принесенный первым вечерним ветерком: итак, сейчас семь с половиной.

Почти не раздумывая над возможностью осложнений, связанных с этой неожиданностью, пересекаем перекресток и вступаем на кривую улочку, ведущую к площади перед тюрьмой.

Посматриваю на своих товарищей и вижу, что их руки непроизвольно вцепились в оружие, все они напряглись, готовые к любой неожиданности.

Наверное, было бы правильнее предоставить нашим людям, проверенным в бою и обладающим огромной выдержкой, возможность стрелять первым. Но операция рассчитана на другое.

Учитывая вероятность перестрелки, Кузнецов идет впереди взвода, пропуская лишь Мишу, как фельдфебеля, Марат идет сразу за ним, а я — между Маратом и Тимом.

Часовые на стенах уже заметили нас и, верно, передали сообщение о нашем прибытии в жандармерию.

Бальденич — тюрьма совсем новая. Если человек представляет себе тюрьму как нечто похожее на средневековый замок с башенками по стенам, вроде тюрьмы в Гаето, посмотрит издали на Бальденич, то ему и в голову не придет, что это тюрьма. Стены не больше восемнадцати метров высотой, причем не почернели от времени — нигде не видно трещин, из которых торчали бы чахлые пучки травы или отдельные побеги кустарника. Стены ее часто заново перекрашиваются, причем тона окраски выбираются самые жизнерадостные.

В стене, выходящей на площадь, три двери: центральная — вход в тюрьму, слева от центральной несколько меньшая по размерам — вход в караульное помещение, а третья — справа от центра — ведет в кабинет коменданта тюрьмы.

Рассматривая тюрьму с фасада, можно подумать, что перед нами просто многоквартирный дом или же здание какой-то промышленной компании. Такое впечатление изменится, если присмотреться к боковым стенам, длина которых в два раза больше фасада, там нет ни окон, ни дверей, и по ним по специальным балконам медленно ходят двое часовых.

Наша небольшая группа останавливается перед воротами тюрьмы. Миша резко стучит, и в окошечке появляется смуглое лицо карабинера:

— Я слушаю вас, фельдфебель!

На ломаном итальянском языке Миша тоном, не терпящим возражения, как и подобает нацистскому фельдфебелю, требует, чтобы открыли дверь. Карабинер уступает место унтер-офицеру, и в окошке появляется его помятое лицо. Вкрадчивым и почти робким голосом он спрашивает у Миши документы на арестованных.

— Ты что, не фитишь? Мои солдаты устали. Пистро, пистро, партизан в тюрьма, — не давая ему договорить, кричит «немец».

Оконце захлопывается, гремят ключи, и дверь открывается. Переступаем порог, и необъяснимое чувство охватывает нас: мы в тюрьме…

Рядом со входом, слева, видим цейхгауз, справа — пустое помещение. В глубине короткого коридора, который ведет к первым камерам, видны еще две комнаты, похожие на первую, где отдыхают карабинеры. Между тем дверь с решеткой открывается, из нее выходит фельдфебель и спрашивает Мишу, где и при каких обстоятельствах были пойманы партизаны. Тот, чтобы случайно не выдать себя, опять повторяет: «Пистро, пистро, партизан в тюрьма».