Вен. Андреев - Партизанские встречи

— Как тебя зовут? — спросил я,

— Меня? Иван.

— Ванюша, значит?

— Нет, Иван, — настойчиво произнес малыш, — Иван Кузьмич, — добавил он с важностью.

— Вон как, Иван Кузьмич? Ну, что ж, Иван Кузьмич, садись. На земле ветер слабее.

Я прилег на молодую весеннюю траву. Иван Кузьмич опустился на колени, прислонив к правому плечу винтовку. Теперь, когда Иван Кузьмич стоял на коленях, немецкая винтовка была выше своего хозяина почти втрое. Серые глаза свои Иван Кузьмич уже не щурил, но продолжал прощупывать меня взглядом. Я достал табак.

— Куришь? — спросил я паренька.

— Нет…

— Хорошо делаешь…

— Думаете, мал? Нет. Не в том дело, — продолжал мальчик. — Толька Сенченков вон ещё меньше меня, а курит… Баловство… Не в том дело, что мал…

Видно было, что Ивану Кузьмичу хотелось подчеркнуть свою добропорядочность и здравомыслие человека, знающего цену хорошим и дурным поступкам. Он становился словоохотливее.

— А сколько тебе лет, Иван Кузьмич? — спросил я, засматриваясь в его круглое лицо.

— Двенадцать. Тринадцатый пошел.

— Двенадцать? — переспросил я, не скрывая своего удивления. — А что же ты ростом вроде маловат?

На вид Ивану Кузьмичу можно было дать не более десяти лет.

— А кто его знает, — Иван Кузьмич с сожалением вздохнул. — Может, ещё подрасту. — И, думая о своём, он говорил: — Какой уж есть… А был бы я теперь большой, так совсем другое дело было бы…

— Какое же было бы дело? — спросил я.

— А такое, что я давно стал бы командиром, заимел бы свой отряд.

Кузьмич сдвинул набекрень шапку, подтянул потуже ремень, хотел ещё что-то важное сказать, но, видимо, раздумал. Он опять поправил шапку и принялся усердно протирать рукавом полушубка винтовку.

— В песне ты пел — пионеры в отряд собрались. Это не твой отряд? — спросил я.

— Это другой вопрос, это в песне…

— А на деле? Духу нехватает?

— Что вы?.. — почти вскрикнул Иван Кузьмич. Моя шутка обидела его. Он с жаром стал доказывать, что он не трус, и товарищи его смелые, и что пионеры есть во всех отрядах.

— У нас три, — говорил он, пригибая короткие пальцы к загрубевшей крохотной ладони, — у Котовского — пять, в отряде Калинина — два, у Чапаева — три… Тридцать пионеров наберется. Не разрешают вот только, — добавил он с сожалением.

Мальчик замолчал и перевел взгляд на стадо.

— Хочется тебе командиром быть? — спросил я, улыбаясь.

— А кому не хочется, — ответил он безучастно. — Каждому хочется, да не всякий годится в командиры.

— Но ты, по-моему, годишься, — попытался я польстить пареньку и чуть не испортил этим беседу.

Иван Кузьмич презрительно посмотрел на меня и собрался уходить. Я еле успел схватить его за рукав полушубка и усадил на место.

— Подожди, ты не сердись, Кузьмич. В командиры мы тебя не выбираем, и отряда пионерского нет. Мы просто беседуем, разговариваем о том, о сём. Зачем же нам ссориться?

— Беседовать — это одно, а пустяки болтать я не люблю. Вы простите, может, это обидно вам будет, но я не люблю попусту разговаривать.

Я понял, к своему великому огорчению, что моя снисходительность неуместна, оскорбительна для него. Иван и в самом деле хотел быть взрослым.

— Хорошо, Кузьмич, попусту разговаривать не будем, договорились. Но ответь мне на один вопрос.

Мальчик насторожился.

— Допустим, есть такой отряд — пионерский или комсомольский, безразлично. Как бы ты его назвал? Имя ему какое присвоил бы?

— Имя? — переспросил Иван и, не задумываясь, сказал: — Павла Корчагина.

— Корчагина? — спросил я, сделав вид, что впервые услыхал такое имя. — Это кто же такой?

— Не знаете? Корчагина Павла не знаете? — удивился мальчик. — «Как закалялась сталь» читали?

— Читал, — признался я.

— Ну?..

— Ах, да-да, Павка, Корчагин Павка…

— Нет, Павел, — перебил меня Кузьмич и настойчиво произнес, — Павел Корчагин.

Я решил не спорить с Кузьмичом и спросил его о товарищах.

— А они что делают, пионеры, тоже коров пасут?

Я думал, что Иван Кузьмич обидится пуще прежнего, но мой вопрос его ничуть не возмутил. Совершенно спокойно он ответил, что, действительно, многие пасут отрядный скот и что это дело такой же важности, что и немцев бить. Тут же, впрочем, он добавил:

— Когда надо — мы скот пасем, а в другой раз ещё кое-что делаем…

Я стал упрашивать Кузьмича рассказать о том, что они ещё делают в отрядах, но ему, видимо, не хотелось об этом говорить.

— Эй, Маркиза, не ходи туда, дура-а-а! — закричал он вдруг на черную корову, которая мирно паслась на опушке. Провортго вскочив, он вскинул винтовку на ремень и побежал к корове.

Я смотрел вслед Ивану Кузьмичу и размышлял: «Дитя войны! В огне жестокой борьбы ты начинаешь самостоятельное существование, суровую школу придется тебе пройти…» Я подумал о его родителях. Где они? С кем мальчик пришел в отряд?

Несколько дней спустя мне рассказали историю Ивана Кузьмича. Жизнь этого мальчика отличалась от жизни других детей прежде всего тем, что он был круглым сиротой. Ещё в 1937 году, когда Ивану не было и семи лет, он потерял отца. Отца его, председателя колхоза, из-за угла убили враги народа. Мать не смогла перенести горя, тяжело заболела и вскоре умерла.

Родителей заменили дядя и его жена. Но чувство того, что он сирота, и грусть о родителях долгое время не покидали мальчика. Может поэтому и рост его замедлился, а сознание не по летам быстро зрело, может поэтому он был скуп на слова. Даже детская шалость завяла в нём, не успев расцвести.

Дядя и тетя относились к Кузьмичу, как к родному сыну, и хотели воспитать его советским человеком. Он ходил в школу, был отличником, стал вожаком пионеров. Кто только в колхозе «Молдова сочиалистэ» не знал приемного сына Азаренкова! Только начали сглаживаться в детской душе Ивана рубцы печали, только стал он забывать сиротское горе, как опять приключилось новое несчастье.

В один из хмурых осенних дней в деревню ворвались немцы. На деревенских улицах появились чужие машины, застрекотали мотоциклы, солдаты в железных касках с нарисованными на них белыми черепами вламывались в избы, расправлялись с неугодными им жителями деревни. В первый же день они схватили приемного отца Ивана Кузьмича, затем настала очередь тёти. Ивана приютил старый дед. Потянулись страшные дни. Один за другим из деревни исчезали мужчины. Немцы говорили, что их уводили в город на допрос, потому что с первых дней в окрестных лесах появились партизаны. А над оврагом за деревней начали кружиться вороньи стаи, по ночам завывали волки.

Ребятишки первыми увидели, как вороньё долбит трупы убитых немцами односельчан.

Ванюша встретился с товарищами, дети пошептались, и однажды на деревне начался переполох. Гитлеровцы обнаружили, что у нескольких машин сырой картошкой забиты выхлопные трубы. За эту «диверсию» поплатилось около десятка взрослых, и мальчик опять помрачнел. Дед знал, кто забил выхлопные трубы. Он сказал Ивану: «Это — шалость, проку в ней нет… Ты бы вот лучше ружьишко достал…» Ивану не нужно было дважды говорить. Он улучил подходящий момент и стащил у вздремнувшего часового винтовку. Немцы произвели в селе повальный обыск, но винтовку не нашли.