Константин Эрендженов - Сын охотника

Бадма хотел повернуть своих лошадей и гнать их обратно в лес. Но тут же сообразил, что Мерген может его пристрелить как дезертира. О, как он ненавидел сейчас этого скороиспеченного командира! А Мерген, словно разгадав намерения своего подчиненного, махал кнутом, требовал догнать остальные подводы. И Бадма только теперь понял, что воз его отстал от обоза метров на сто и кони стоят на месте. Бадма сел на бричку и начал нещадно бить лошадей кнутом, словно вымещал на них злобу. Кони очень скоро догнали обоз, но взмокли до пены.

А Мерген словно и не видел, что творится впереди, вел своих лошадей под уздцы и, казалось, все ускорял шаг. Конечно, он командир и думает совсем не о том, что так мучает Бадму.

Мерген действительно сейчас думал только о том, чтобы успеть привезти боеприпасы к разгару боя, пока враг не выбил наших из деревни. Он все чаще подбегал к бричке и на особо вязком месте подталкивал ее, чтобы облегчить тяжесть коням, совсем выбившимся из сил.

– Давайте, давайте, мои дорогие! Еще немного! – подбадривал он хошадей, то и знай оглядываясь на растянувшиеся подводы. – Еще с километр, а там на бугорок выберемся.

«Неужели мы попремся прямо в деревню? – с ужасом думал Бадма, – Ведь она вся в огне! – И со злобой цедил сквозь зубы – Орден захотел этот голодранец! Ему наша жизнь ни гроша не стоит».

И он снова начал изо всех сил истязать кнутом лошадей. Один конь рванулся в сторону. Бричка вышла из колеи, проложенной тремя возами, и правым колесом увязла по самую ось. Кони остановились. Но под ударами кнута стали рваться в разные стороны, стараясь выскользнуть из упряжи.

В ярости Бадма не заметил подбежавшего Мергена. И оглянулся, лишь когда тот закричал на него по-калмыцки и огрел кнутом. Бадма так и взвился.

– Не имеешь права! Ты не имеешь права бить меня! Это не царская армия! – закричал он во весь голос тоже по-калмыцки.

– Можешь говорить со мной по-немецки! – вырвав из руки кнут, процедил сквозь зубы Мерген. – Ты не калмык, если так бьешь коня!

Бадма ухватился за свой кнут. Но Мерген вырвал его.

– Этим лошадям кнут не нужен. Они и так понимают человека. А уж с колеи никогда не собьются, – и Мерген вплотную подступил к Бадме. – Чего ты их сбил с дороги? Или хотел вернуться обратно, стрельбы испугался?

– Но! Ты не выдумывай! – Я… я… буду жаловаться! – и Бадма попытался все же вырвать свой кнут.

Мерген оттолкнул его прочь с дороги и подошел к тяжело дышавшим лошадям, которые, увязнув в болоте, по сути лежали на брюхе.

– Ах, друзья мои верные, в какую беду вы попали, – ласково заговорил он с лошадьми, почесав под гривой одного и другого.

В ответ кони тихо и жалобно заржали, словно просили помощи.

– Ризамат, Алимжан, ко мне! – окликнул ездовых Мерген.

И вдруг он услышал за собою стон. Оглянулся. Бадма лежал возле переднего колеса брички с окровавленным лицом. Он, видимо, упал на ось, когда его оттолкнул Мерген, и ударился. Увидев окровавленного бойца, Бурулов почувствовал, что внутри что-то словно оборвалось, а на лбу выступила испарина. Он подбежал к неподвижно лежавшему Бадме. Достал из своего кармана индивидуальный перевязочный пакет. Заскорузлыми, задубевшими от сырости и холода пальцами с трудом разорвал упаковку и куском ваты стал вытирать кровь с лица Бадмы. Он боялся, что тот ранен в висок и умрет. Но кровь тоненькой струйкой сочилась не из виска, а из середины правой брови. Бадма не шевелился, но дышал часто и надсадно, будто ему не хватало воздуха. Подбежавшие бойцы помогли отнести потерпевшего на бричку командира. Убедившись, что рана не смертельна, трое вернулись к увязшему возу. С полчаса проканителились они, пока вытащили тяжелый воз на дорогу. Теперь при этих лошадях остался Ризамат. А Мерген стал управляться с двумя поводами, больше всего уделяя внимания передней, на которой с забинтованной головой лежал его однохотонец.

К переживаниям за опоздание добавилось еще это непонятное состояние Бадмы. Кровь остановили сразу. Рана всем показалась поверхностной, может быть просто глубокой царапиной. Но почему он молчит? Не случилось ли сотрясение мозга от удара? Мерген видел себя на гауптвахте по возвращении в часть. Но мучило его не это. Что скажут в родном хотоне? Свой своего пришиб? А уж Бадма сумеет все разукрасить так, что хоть на глаза людям не показывайся.

А Бадма, чувствуя, что Мерген встревожен своим поступком, делал вид, что все еще не пришел в сознание. Он рассчитывал попасть в госпиталь и там хоть немного отлежаться. Говорят, что немцев скоро попрут и отсюда. Хорошо бы это время побыть в тылу, в тишине… Ну а если с госпиталем ничего не получится, то этот случай поможет Бадме прижать Мергена и кое-что выгадать. Ведь можно очень долго ссылаться на боль в голове и отлынивать от трудных и опасных заданий. А уж ходить пешком рядом с лошадьми Бадма больше не будет. На то они и лошади, чтобы на них люди ездили.

Когда обоз подошел к деревне, навстречу пахнуло пороховой гарью, дымом пожарищ. Где-то совсем близко строчил пулемет да раздавались редкие винтовочные выстрелы. Бадма прищуренным левым глазом посмотрел на Мергена, все так же ведущего лошадей на вожжах, глянул в сторону задымленной деревни – и мороз прошел по спине. Она состояла всего лишь из одной улицы. И сразу же за огородами по высокому бугру тянулись окопы. За этим бугром, наверное, такие же окопы немцев, и они оттуда стреляют, а он лежит на возу такой огромной мишенью, ничем не прикрытый. Другие могут в любой момент лечь, укрыться. Бадма решил при первом же удобном случае «упасть» с воза.

Но из-за первого дома, к которому подъезжал обоз, вдруг выскочили красноармейцы и с криками «Ура!» бросились к Мергену. Бадма уже совсем было приготовился свалиться с воза, уверенный, что где-то рядом немцы, на которых бегут в атаку эти бойцы. Но увидел усатого старшину, который уже подбежал к Мергену и, широко раскинув руки, обнял его и стал целовать. Подбежали другие, подхватили обозного командира и тоже начали его тискать в объятиях.

От зависти у Бадмы выступила слеза. Он единственный пострадал в этом пути, а Мергену вся слава.

– Спасибо, ребятки! Спасли, родимые! – премел усач. – А то второй день у немцев занимаем патроны. А они ж, проклятущие! Пока его в землю не вгонишь, ни за что не даст ни одного патрончика! Тяжко с ними… – Он уже сам вел под уздцы коней первой подводы и все говорил, говорил…

Мерген подошел к Бадме и тихо проговорил:

– Потерпи, земляк, разгрузимся – отвезем тебя в санчасть.

Обидно было, что и Ризамату и Алимжану досталась немалая доля горячей благодарности фронтовиков. Но Бадма продолжал немо лежать, чтобы выгадать хоть то, что задумал – попасть на белоснежную койку санчасти, а может быть, и в тыл… Тайком он пощупал свои перстни, спрятанные в кармане гимнастерки. «Вот где нужно не пожалеть даром лежащих сокровищ – начальнику санбата! А вдруг это женщина? Тогда еще лучше – женщины на драгоценности более падки…» – по-своему рассуждал Бадма.