Юлиан Шульмейстер - Служители ада

Минула неделя, камеры приведены в идеальный порядок. Ранним утром выстроили десять женщин, работавших в первом блоке, немецкий чиновник объявил:

— Работы закончены, можете идти по домам. И ни слова о том, что видели, иначе во второй раз живыми не выйдете.

Очутилась Фира за тюремными стенами, бездумно шагает по мостовой, не видит прохожих. О встрече с Лазарем подумала без страха и ненависти. Теперь вне его власти, номер его мельдкарты больше не требуется, ни к чему быть его гаусгальт. Чем быстрее наступит конец, тем лучше.

На Замарстыновской в опостылевшей комнате встретили голодные дети — семилетний Натан и пятилетний Ефим. Натан и Ефим! Не ее Натан и Ефим — Лазаря. Три дня как не приходит отец, все, что можно было есть, съели. Несказанно обрадовались, увидев Фиру, воскресла из мертвых их спасительница — новая мама. Так и подумали: «Мама!».

«Куда делся Лазарь?». Вспоминается Фире недавнее прошлое. В первые апрельские дни примчался с радостной вестью: принят по большой протекции на работу в «Stadtische Werkstätte» — городские мастерские, организованные самим штадтгауптманом Куятом. Работникам мастерских гарантируется стопроцентная безопасность. Принимают не всех, только ремесленников, имеющих полный комплект инструментов и, конечно, сумевших отблагодарить чиновников отдела труда. С ним, Лазарем, все прекрасно уладилось — первоклассный портной, доставил в свой цех зингеровскую машину. Не прошло и недели, как на улице Рея, в бывшей школе и в соседних домах, заработало новое предприятие. В портновском, обувном, шапочном, столярном, слесарном и картонажном цехах трудятся четыре тысячи двести ремесленников. Лазарь доволен своей новой работой, немцы не тревожат, тишина и спокойствие. Так было, когда Фира примчалась на Лонцкого. Что же случилось теперь?

Пошла Фира к соседу Науму, тоже портному, тоже работающему в городских мастерских. Только вернулся с работы, пригласил сесть на единственный стул, сам сел на нары. На других нарах отдыхают взрослые жители комнаты, о чем-то шепчутся дети.

— Я вам скажу, что с Лазарем, — отвечает на Фирин вопрос. — Когда вы находились в тюрьме, объявили новое штемпелевание мельдкарт. Утром забрали мельдкарты, каждый ждал смерти. На других предприятиях отштемпелевано шестьдесят процентов мельдкарт, даже меньше. Велика была радость, когда в обед сообщили, что отштемпелеваны все мельдкарты, на следующий день раздадут. Вы же знаете, что ждет лишенных работы. Это было в первый день шавуота, [43] Иудейский двухдневный праздник урожая, соответствующий христианской троице. Согласно библейскому преданию, в этот день бог объявил Моисею десять заповедей. я пригласил вашего Лазаря с детьми. Чувствовали себя так, будто сам Моисей явился во Львов и объявил десять божественных заповедей, главной из них — не убий — отделил нас от извергов. Цветы и зелень не устилали наш дол, на столе красовались одинокие травинки и листики — вестники возрождения жизни. Так нам в тот вечер казалось, на это надеялись, очень хотелось этому верить. А утром, на второй день шавуота, мы пришли на улицу Рея, и нас не пустили в мастерские. Сразу построили в четыре шеренги, нас окружили жандармы, шупо и полицаи. Эсэсовский офицер объявил: смогут войти в мастерские только с мельдкартами, отштемпелеванными красной краской. «А остальные?» — крикнул ваш Лазарь. «Остальные отправляются на другую работу!» — объявил офицер. Началась пытка! Юденратовский чиновник вытягивает из портфеля мельдкарту, выкрикивает фамилию — один радуется, остальные мучительно ждут — никто не знает, что ему уготовано. Тысячи глаз напряженно следят за рукой, опускающейся в открытый портфель. Шестьсот раз кому-то выдавалась жизнь, шестьсот раз все ближе замыкался круг смерти. Мне выпала жизнь, мельдкарта оказалась с красной печатью, у трех тысяч шестисот мельдкарту отштемпелевала синяя печать,

— А Лазарь?

— Ваш Лазарь успел мне шепнуть: «Вернется Фира — проси на коленях, чтобы простила меня и была матерью моим детям».

— Что с Лазарем, что с ними сделали?

— Говорят, их отправили в Яновский лагерь. Простите, Фира, что оставили жить меня, а не Лазаря.

— Пойду к детям! — заторопилась Фира.

— Вы разыскали детей! — радуется за Фиру Наум.

— Я разыскала покойников. Теперь дети Лазаря — мои дети.

— Минуточку! — остановил Наум Фиру. Подошел к жене, пошептался, вернулся с совсем маленьким бумажным кулечком. — Сварите себе и детям ячневую кашу.

Возвратилась Фира домой, поставила казанок на плиту. Вертятся Натан и Ефим около Фиры, ждут не дождутся ячневой каши.

— Папа скоро вернется? — выясняет Ефим.

— Папу отправили в другой город, приедет, когда закончит работу.

— А когда он закончит работу? — недоверчиво выясняет Натан. Уже слышал об акции в городских мастерских, содержание этого слова давно вошло в детские жизни.

— Не знаю, когда папа вернется, — Фира впервые жалеет, что в семиметровой комнатушке за кухней кроме них никто не живет.

— В какой город уехал папа? — Ефим не верит Фире, и он знает об акции в городских мастерских.

Дети гетто за свою короткую жизнь успевают повзрослеть и состариться. Причудливо сочетаются игры в шупо со знанием жестоких законов существования гетто, знакомством со всеми видами смерти. Понимает Фира, что детям надо рассказать правду, и не в силах себя превозмочь. Дети есть дети, пусть на что-то надеются. Теперь это ее дети, надо беречь и кормить. Надо жить!

Распахнулась дверь, входят два немца — унтершарфюрер СС и шуцполицейский.

— Документы! — приказывает унтершарфюрер. Осмотрел мельдкарту Фиры, подозрительно взглянул на детей:

— Где ваш муж?

— Не знаю! Три дня как ушел па работу в городские мастерские и не вернулся.

— Отлично все знаете! — уличает унтершарфюрер во лжи, но все же возвращает мельдкарту. — Нельзя прикрываться документом, на который больше не имеете права. Срочно устраивайтесь на работу, через три дня проверим. А сейчас должны сдать все золото и серебро — приказ губернатора.

— Все, что имели, забрали при последней контрибуции.

— Опять обманываете! — прикрикнул унтершарфюрер и строго предупреждает: — Это плохо кончится.

— Не обманываю! — безучастно говорит Фира, вспоминая, как во время контрибуции сидели на нарах ее Натан, Ефим и Семен. Так же сидели! Больше ни о чем не думает, не может думать.

Перетрясли немцы убогую обстановку, перевернули вверх дном. Ничего не нашли, польстился шупо на самопишущую ручку покойного Лазаря.

Неохота унтершарфюреру копаться в жалком еврейском тряпье, во многих квартирах ничего не нашли. Однако у кого-то находят, надо искать. Приказ губернатора, точнее — Берлина, должен быть выполнен. Это их, эсэсовский, вклад в победу.