Павел Кодочигов - Тихая оборона

В тот же день лейтенант принял 3-й взвод 9-й роты, которой командовал хмурый и неразговорчивый, как показалось вначале, лейтенант Демьянюк.

— Ты будешь стоять почти на правом фланге полка, да и дивизии, но что делается за тобой, покажу ночью, а теперь пройдемся по соседям, что влево от тебя находятся. Заодно и оборону посмотришь, — сказал Демьянюк.

Подросткового роста Демьянюк сначала шел впереди и не нагибался — невысокие траншеи скрывали его полностью, — но скоро, заметив, что новенький то и дело останавливается, чтобы разглядеть вражескую оборону, пропустил его вперед и предупреждал, когда надо было пригнуться.

В училище Иван Евдокимов командовал отделением, в котором было одиннадцать молодцов-удальцов. Став лейтенантом, получил под свое начало... четырех человек. Оружия, правда, хватало на полный взвод: ручной пулемет Дегтярева, два танковых «дегтяря», винтовки, гранаты, патроны.

Впереди, за редким кустарником, тоненькими стволами осин и ольхи со сбитыми пулеметными очередями вершинками, пучились из земли огневые точки и траншеи врага. Позади лежала вся страна, которую он, лейтенант Евдокимов, должен был защищать со своим... взводом.

Доверенный ему один-единственный дзот почему-то вышагнул вперед из обороны и был ближе всего к позициям испанцев, однако справа его надежно прикрывал огнем «максим» пулеметной роты, а слева дзот с ручным пулеметом. Держать оборону можно было. А вот правее «максима» простиралась «смерть-поляна», появляться на которой в светлое время было равносильно самоубийству. Где-то посередине ее начиналась и под прямым углом уходила к вражеским траншеям прерывистая цепочка дзотов. Последний почти упирался в подбитый немецкий танк. Фашистская оборона охватывала эту цепочку дугой. Попасть на это гиблое место можно только ночью по единственной тропке: шаг вправо, шаг влево — и взлетишь. По ней и сводил Евдокимова к ближайшим соседям командир роты лейтенант Демьянюк, чтобы узнал новый взводный особенности обороны на своем участке, ее сильные и слабые стороны.

Демьянюк появился на точке вечером и всю ночь неторопливо и негромко рассказывал, как шуршат снаряды, которые падают близко, как свистят те, которым и кланяться не надо, как ведет себя противник, как строить взаимоотношения с бойцами, посвятил в десятки других фронтовых премудростей.

— Бойцов жалеть не надо, — внушал Демьянюк, прищуривая светлые, отдающие голубизной глаза, — их любить надо. И уважать! Беречь, само собой. Вот они устали, с ног валятся, и зарываться в землю им не хочется. А ты заставь, через «не могу» заставь — потом тебе спасибо скажут. Во взводе все тебе в отцы годятся, но ты не стесняйся и дисциплину держи. Без нее и взвод погубишь, и сам без головы останешься.

Держа в памяти советы старшего, новый лейтенант стал обживать доверенную ему точку, привыкать к жизни на передовой.

После училища его сначала поражал, но скоро пришелся и по душе окопный быт, отношения между командирами и подчиненными. В училище все официально, все бегом или строевым. Подход, доклад, отход — строго по правилам, с точным соблюдением устава. Здесь строевым по болоту не зашагаешь, даже козырнуть иногда некогда, да и необходимости нет. Официальный рапорт старший по должности примет равнодушно, зато потом обо всем расспросит дотошно и заинтересованно. Приказы часто отдаются под видом практических советов, однако не выполнить их дело постыдное. Доверие порождало доверие. И уважение.

Кое-что и угнетало. Идя на фронт, он думал, что сразу получит настоящий взвод и сразу же пойдет с ним в наступление, будет бить фашистов, мстить им за свое Вельяминово. Взять его деревню немцы не смогли — помешала река Истра, сожгли дотла снарядами. Но вместо наступления попал Евдокимов на тихую оборону. Рассказать кому, так и не поверят: за два месяца один бой всего и был — с испанскими разведчиками. Потом опять все стихло.

Ночью еще на что-то похоже. Ночью фашисты палят без передыху, опасаясь русских разведчиков, а днем схватятся иногда два пулемета, прогремят одиночные выстрелы, и все. Скука-докука в светлое время суток. Вот только когда за нейтралкой обед подвозят, перепалка начинается. Как только загремят по деревянному настилу колеса телеги, так Евдокимов сам за пулемет ложится и начинает бить на звук. «Максим» часто к нему присоединяется, дзот слева. Противник отвечать начинает, иногда крики и стоны с его стороны доносятся, а потом опять тишина до наступления темноты. Такая вот оборона досталась Евдокимову — без артподготовок, без атак и контратак, без рукопашных схваток. Спросил как-то у командира роты:

— Товарищ лейтенант, все их огневые как на ладошке. Почему не уничтожаем?

— Время еще не приспело, Евдокимов, да и снарядов у нас мало. Не до жиру.

В этих словах была горькая правда. Артиллеристы открывали огонь в редких случаях. Батарея 120-миллиметровых минометов имела лишь неприкосновенный запас и совсем не стреляла. Батальонных минометов не было. Ротные только постреливали трофейными минами из трофейных же минометов. Да что там артиллерия и минометы? Почти все вражеские солдаты вооружены автоматами, а наши красноармейцы — винтовочками образца 1891 — 1930 года. Вот и кричали зимой испанцы: «Рус, дай шапку — два автомата отдам». А весной: «Рус, скоро буль-буль, буль-буль». Имея в виду, что прогонят на правый берег Волхова, вышибут с плацдарма. Так-то оно так, но почему они не разбивают наши дзоты? Тоже ведь каждый на учете и внесен в схемы.

— А потому, Евдокимов, что знают: сегодня разобьют — завтра новый вырастет. Нет смысла снаряды тратить.

Демьянюк был на семь лет старше его, в армии служил с тридцать седьмого года, не раз контужен и ранен. Такого ротного, на удивление спокойного, выдержанного, никогда не повышающего голоса, поискать надо. В его присутствии Евдокимов чувствовал себя подготовишкой и, так понимая свое положение и разницу между ними, дальше спорить не стал, однако не во всем и согласился.

* * *

Этот осенний день обещал быть теплым. Таким и выдался. Поднявшееся над лесом солнце светило ярко. На небе не было и облачка. К полудню воздух стал тугим и жарким. Хотелось спать, как спали, не шелохнувшись и единым листиком, деревья. В это время он и уловил что-то недоброе в тишине на передовой. Свои иногда постреливали, а фашисты молчали. Немцы — испанцев перевели на другой участок фронта.

Демьянюк в своем недалеком КП тоже забеспокоился и послал с новым ординарцем — Михалев недавно попал под шальную ночную пулю — записку: «Будь внимателен! Что-то очень уж тихо у тебя».

А тишина продолжалась и все сильнее била по нервам. Уж не затевают ли фрицы новую разведку?

Обычно день на передовой проходит незаметно: кто спит, кто пишет письма, кому-то надо помыться, что-то починить, почистить оружие, газеты и письма принесут — опять дело есть, два раза поесть надо, глядишь, и темнота подкрадываться начинает. А этот тянулся и тянулся, еле обеда дождались. Потом Евдокимов сам прострелял нейтральную полосу. К нему присоединился «максим» и дзот слева. Немцы ответили — выходит, нет никого на ничейной земле. Взглянул на старшего сержанта Кузнецова, прибывшего во взвод вместо откомандированного Крылова. Тот махнул своей лапищей: