Павел Кодочигов - Тихая оборона

— Нормально, лейтенант.

— Так-то так, но бери-ка ты один танковый, побольше дисков и иди в свое логово.

Логовом он называл расщепленный березовый ствол, оставшийся после удара молнии. Пастухи в мирное время жгли подле него бесконечные ночные костры. Ствол обгорел, стал черным и, как броня, крепким. Все это учел бывший пастух Кузнецов, сам, как этот пень, крепкий, и предложил:

— На бугорке стоит — с него вся нейтралка как на ладони. Если пробить в пне амбразуру, отличная запасная получится.

— Дело говоришь, — одобрил лейтенант. — Действуй. За несколько дней могучий Кузнецов прорубил амбразуру, выкопал окопчик, чтобы двоим в нем просторно было, с нишами для гранат и дисков, и вот приспело время опробовать новую огневую, если немцы, конечно, решатся сунуться.

А они сунулись. Да еще как. Первые орудийные выстрелы еще были слышны, а потом — только разрывы. Один за другим. Один за другим. Без перерывов. Сплошной гул по земле пошел. Заходил ходуном дзот, посыпалась сверху земля. Из амбразуры дзота никакой видимости.

— Оставайтесь пока здесь, — приказал лейтенант бойцам, а сам, схватив второй танковый пулемет и пару дисков к нему, выбежал в траншею.

— Идут? — спросил у Леонова, стоявшего на посту правее дзота.

— Ничего не видно. Дым.

На нейтральной полосе, где-то на середине ее, перебивая друг друга, рвались тяжелые снаряды. Рассмотреть, что творилось за ними, было невозможно.

— Мины подрывают. Значит, пойдут. Увидишь что — дай знать, — прокричал на ухо Леонову и побежал на огневую по другую сторону дзота.

Огневой вал медленно приближался к траншеям. Снаряды подвывали и над головой. Эти рвались позади, где-то у КП роты, а может, и дальше. Пулеметный огонь был такой, что головы из траншеи не высунешь и попробуй разбери в этом грохоте, откуда бьют. Со своих позиций или уже с нейтральной полосы? Неужели в наступление пошли, чтобы в Волхов, как обещали, скинуть?

Близкий разрыв снаряда оглушил, заставил вжаться в землю. Еще два рванули рядом. Потом еще и еще. В траншею полетели комья земли, грязи, забарабанили по спине. Лейтенант оказался в центре круга, куда по какой-то счастливой случайности пока не прилетал ни один снаряд, но какой-то из них мог, должен был рвануть здесь и разнести его в клочья. «Заколдованный» на время круг все сужался, и лейтенант едва сдерживал себя, чтобы не убежать под прикрытие стен и накатов, но справился с охватившим его страхом и даже высунулся из траншеи, иначе зачем он здесь, в открытой ячейке? Он обязан первым увидеть наступающих и только тогда вывести своих бойцов из дзота. Лейтенант поднялся во весь рост, покрутил головой, но не мог рассмотреть даже солнца.

Оглушающий грохот вдруг словно бы надломился. Снаряды продолжали свистеть над головой и рваться позади, поднимали землю, кусты и деревья в небо справа и слева, а впереди и на линии обороны ни одного. Дым медленно рассеивался. Стало светлеть, и взору открылся его дзот с переломанными, разбросанными вокруг бревнами. Забыв обо всем на свете, бросился туда — может, живы? Снаряд угодил в переднюю стенку, остатки дзота отбросил назад, завалил ими траншею. Еще дальше, прижатый бревном, лежал Леонов. Пульс у него не прощупывался. Дзот пулеметчиков тоже был разбит, траншея до него наполовину разрушена.

Второй налет был мощнее первого. Снова все заволокло дымом, снова взрывы стали подступать к лейтенанту. И тут кстати вспомнились слова старшего сержанта Кузнецова: «В одно место снаряды два раза не падают, поэтому лучшее спасение от них в свежей воронке». Евдокимов так и поступил — перебежал в воронку правее дзота. Это спасло его еще раз. Когда кончился второй налет, на месте его ячейки зияла громадная, еще чадящая болотным паром воронка.

Чуть посветлело, и немцы пошли. Они шли в рост, не пригибаясь и не стреляя из автоматов, уверенные, что никого живого не могло остаться на этом дважды простреленном орудиями клочке земли. Их было не меньше роты. Лейтенант ахнул и сжал зубы — пропадать ему этим днем.

Вражеская цепь приближалась. По ней открыл огонь левый сосед. Неожиданно еще левее заработал трофейный МГ-34 — кто-то спешил на помощь и стрелял длинными, захлебывающими очередями.

Цепь дрогнула, разорвалась, но, подгоняемая криками офицеров, стремясь быстрее выйти из-под фланкирующего огня, рванулась вперед. Евдокимов, экономя патроны, стрелял короткими прицельными очередями. Начал бить по врагу и Кузнецов. Цепь залегла.

— Вот так вам! Вот так! — приговаривал лейтенант, продолжая выбивать тех, кто пытался подняться.

Схватился за грудь и опрокинулся навзничь офицер. Рядом с ним ткнулся в землю связной или денщик, черт его знает, как у фрицев называются такие люди. Но и лейтенанта засек какой-то острый на глаз фашист. Засвистели над головой близкие пули, следующая очередь брызнула в лицо пригоршней земли. Только приподнял голову, зазвенела каска от разрывных.

Бросил гранату и под прикрытием ее взрыва перебежал в другую воронку.

Встретиться с четырьмя пулеметами немцы не ожидали, но и отступать не хотели. Залегли и вызвали огонь минометов, а мины без доброй крыши над головой пострашнее снарядов — падают густо, осколки по земле стелются. Мины и в воронке достать могут. Лейтенант опустился вниз, где уже начала копиться вода, саперной лопаткой вырыл углубление, вдавился в него спиной, подобрал ноги, ступни укрыл комом земли. Больше для своего спасения он ничего сделать не мог. Тут уж как повезет. И ему повезло третий раз за день. Осколки залетали в воронку, шипели, попадая в воду, но ни один не задел его.

Еще три раза поднимались немцы в атаки, кое-кому удалось даже достигнуть полуразрушенных траншей, но смельчаков выбивали с захваченного рубежа, постоянно меняя позиции, пулеметным огнем да гранатами Евдокимов и Кузнецов, на нейтральной полосе не давали поднять головы пулеметы соседей, а когда на помощь пришла полковая артиллерия, прорвались сквозь заградительный огонь врага свои разведчики, фашисты бежали, оставив на поле боя свыше шестидесяти трупов...

В конце октября деревенская почтальонка, пряча глаза от Марии Ильиничны Евдокимовой, протянула ей письмо. В конверте! Номер полевой почты 5781 был Ванюшкин, а адрес написан чужой рукой. И защемило в предчувствии беды материнское сердце.

— Что в нем? — спросила почтальонку не своим, вдруг осевшим голосом, разорвала конверт торопливыми руками, стала читать четкие, отпечатанные на машинке строчки:

«Уважаемая Мария Ильинична!

Ваш сын, Евдокимов Иван Васильевич, находясь на фронте борьбы против германского фашизма во вверенном мне полку, проявил себя стойким и мужественным, беспредельно преданным партии Ленина — Сталина и социалистической Родине воином Красной Армии. Участвуя в отражении вражеских атак, Ваш сын проявляет мужество и героизм, своим личным примером воодушевляет бойцов на выполнение поставленных задач и, как смелый и мужественный командир, пользуется любовью и уважением среди личного состава полка...»