Георгий Косарев - Сердце прощает

Васильев был расстроен не только недоброй вестью о Цыганюке. Еговолновала и судьба семьи Зерновых, в которой он нашел приют в тяжелые дни,которую приходилось теперь оставить.

Марфа чувствовала, что Кузьма Иванович ненавидит фашистов, и этовызывало у нее какое-то душевное уважение к нему. Когда же наступило времяухода его из дома, сердце ее защемило от боли. Она загрустила. И все жеэто было для нее всего лишь небольшое огорчение, за которым последовалнепредвиденный удар по ее материнским чувствам. Марфа знала о горячейдружбе дочери с Виктором. В тайне души ее ютилась надежда: «Витя хорошийпаренек, честный, умный. Пройдет годок, другой, можно их и поженить». Но,думая так, она и не предполагала, что дочь ее не только связана с юношейузами дружбы, но вместе с ним собралась уйти в лес.

И вот когда отряд партизан подготовился к своему выходу, Люба открыласвою тайну матери.

— Нет, ты никуда не пойдешь и будешь только со мной, — резковозразила она. — Я боюсь за тебя, ты еще не знаешь по-настоящему жизнь...

Люба была поражена таким непредвиденным возражением матери, она неподозревала, что ее уход в отряд так сильно огорчит мать. Люба растерянноуставилась на мать и не знала, как поступить. В ее сознании забушеваливзволнованные чувства: «Остаться с матерью — значит, расстаться с любимымчеловеком, и, может быть, надолго. Как быть? Что же делать?..»

Васильев, удивленный словами Марфы, резко упрекнул ее за это. ОднакоМарфа оставалась непреклонной и, словно подозревая сговор Кузьмы и Любы,ехидно возразила:

— И ты, Кузьма Иванович, заодно с дочкой? Вот уж не ожидала от тебятакой благодарности.

Васильев с досады пожал плечами.

— Что ты говоришь, мама, как тебе не стыдно? — закричала Люба.

«Пустить ее в лес! Такая молоденькая и неопытная! Глухие ночи! Да какже это можно? Мало ли что может произойти! Потом она же сама и будет меняпроклинать», — беспокойно мелькали мысли.

— Нет, как я сказала, так и будет, — в ответ на упреки дочерирешительно произнесла она.

Васильев подумал: «Какое глупое упорство! Ну, ничего, пусть остаетсяЛюба на месте, она нужна нам будет и здесь, для связи».

Люба долго еще спорила с матерью, доказывала ее неправоту, настаивалана своем уходе с отрядом, но все это не помогло, — Марфа стояла на своем.

Васильев почувствовал какую-то невыносимую тяжесть на сердце. Онсвернул цигарку, вышел на улицу и, пройдя в сад, присел на бревно. Высоков небе одна за другой вспыхивали звезды. Кое-где слышался тихий говор.Время тянулось медленно. Кузьма взглянул на часы, закурил.

В доме у Марфы дважды хлопнула дверь. Послышались легкие шаги. Кто-топрошел в направлении сада и остановился возле тына. Потом прозвучалумоляющий голос:

— Ну что же мне делать, скажи?

Это в отчаянии спрашивала Люба Виктора. Кузьма Иванович решил невыдавать своего присутствия.

— Ну как же мне быть? — снова спросила Люба.

Голос Виктора звучал глуховато:

— Все матери одинаковые, не хотят отпускать детей от себя, как птицысвоих птенцов, до тех пор, пока они не научатся летать. Так, наверное, идолжно быть. А мы-то уже не птенцы. Если все так будут поступать, что жетогда будет? Нет, Люба, на это не надо обращать внимания, нужна твердость.Бросай все и пойдем с нами.

На какое-то мгновение разговор стих. Вероятно, Люба раздумывала.Потом снова зазвучал ее озабоченный голос:

— Мать не переживет этого. Когда она проводила папу на фронт,несколько дней была как не своя. Только ты не подумай, что я боюсь идти свами.

— Ничего я об этом не думаю. Мне-то тоже будет трудно.

— Трудно?

— Ну да, без тебя.

— Это правда, Витя?

— Ты еще спрашиваешь! — удивился Виктор.

— А мне без тебя страшно оставаться.

— Нонка тоже здесь остается.

— У нее ветер в голове, да и отец ее пошел уже работать в районнуюсельхозуправу ветеринаром.

— Ты будешь помнить обо мне? — спросил Виктор.

— Помнить, этого мало, мне хочется постоянно видеть тебя...

Следующих слов Васильев не смог разобрать. Резко хрустнул тын, и всестихло. Он посмотрел на часы:

— Ну что ж, пора и трогаться.

Он еще раз закурил, прошелся по саду, вернулся к молодым людям и тихосказал:

— Пошли, дружок.

— Иду, иду, — отозвался Виктор.

Тихо, незаметно подошли Валя, Сергей Горбунов, потом Боря Простудин.

— Наши все вышли, все готово, — тихо сказал Горбунов.

— Сейчас тронемся и мы, — ответил Васильев.

Валя, заслышав тихий шепот Виктора и Любы, словно с досады,недовольно упрекнула:

— Витя, сколько можно тебя ждать, пошли! — У Любы под ложечкой так изащемило от этих повелительных колючих слов подружки.

Пропели ночную зорю петухи. Звонко дзинькали спадающие с крыш крупныекапли воды. Кузьма Иванович вбежал в дом, крепко пожал руку Марфе.

— Большое вам спасибо за все, за приют, за вашу душевную доброту.

— Да что вы, Кузьма Иванович, если что было не так, не взыщите, —ответила Марфа. — Не забывайте нас, в любое время дня и ночи наш домвсегда будет открыт для вас...

— Мы еще встретимся с вами, отпразднуем победу, — ответил КузьмаИванович и перекинул за плечо вещевой мешок. Уже в переулке он уловилпоследние слова Виктора.

— До скорой встречи, Люба...

Глава одиннадцатая

Далеко на востоке все заметнее розовели облака. Ветер подхватывалпрошлогодние сухие листья и гнал по влажной весенней земле. Марфапоправила платок на голове, подобрала под него выбившиеся волосы иприслушалась к неровному урчанью моторов, нараставшему откуда-то издалека.Перекинув за плечо вязанку хвороста, она торопливо зашагала в село. Уже наулице ее догнали тупорылые машины с фашистскими солдатами. Они промчалисьмимо, обдав ее дорожной грязью. Вбежав в дом, Марфа закричала, будтовот-вот, сию минуту, должна была разразиться какая-то страшная беда:

— Немцы приехали!

Люба испуганно взглянула на мать. Потом сняла со стула платье иподала ей.

— Переоденься, мама, ты же вся мокрая.

А тем временем на улице села уже оживленно и громко галдели,хохотали, тяжело топали чужие солдаты в серо-зеленых шинелях. На дорогах,за околицей были выставлены часовые, на столбах и на стенах многих избпоявились отпечатанные крупным шрифтом объявления. «Всем немедленно сдатьоружие. За неподчинение — расстрел!» — гласили одни из них. В другихпредлагалось: «Всем бывшим военнослужащим Красной Армии встать на учет, занеповиновение — расстрел!» Расстрелом грозили за все: за слушание радио,за появление на улице в ночное время, за неподчинение местнойадминистрации, за укрывательство партизан, за несдачу продовольствия...

Прошел час, другой. Село притихло. Никто из жителей не появлялся наулице. Никто не нес сдавать оружие. Не шли и застрявшие в деревнеокруженцы.