Георгий Косарев - Сердце прощает

Так вроде и откупилась Марфа курами. Ей было приятно, что она смоглапостоять за себя, и в то же время она продолжала со страхом думать оподозрительном любопытстве немцев к ее дочери.

Шли дни, а Франц в доме все не появлялся. «Может быть, по молодостипросто пошутил над девочкой», — мысленно успокаивала себя Марфа. И все жеона не переставала ломать голову. «Как поступить с дочерью? Куда ееукрыть? Свезти в Мироново, к тетке? Глядишь, может быть, этот щеголь ибыстро уедет. Нет, нет, — возразила она сама себе, — не пущу ее никуда».

Но однажды к вечеру Марфа разговорилась с соседкой возле колодца.Дома оставалась одна Люба. И вот, распахнув дверь избы, она обомлела: застолом, под самыми угодниками, словно под их охраной, сидел молоденькийбелокурый офицер Штимм. Напротив него на скамье сидела смущенная, сопущенными глазами Люба. На столе стояла бутылка вина с золотистойэтикеткой, распечатанная коробка дорогих конфет, плюшевый медвежонок,валялось несколько каких-то фотографических карточек. Завидев мать, Любавскочила со скамьи и уткнулась ей в плечо, а офицер вышел из-за стола,поклонился и сказал:

— Здравствуйте, гражданка Зернова. Извините, я не знаю вашего имени иотчества. Я инспектор интендантского ведомства... Вы меня узнали?

В ожидании ответа хозяйки он продолжал вежливо стоять, стройный,розовощекий. В избе приторно пахло шоколадными конфетами и крепким мужскимодеколоном. «Чтоб ты лопнул!» — подумала Марфа, но не ответить на егоприветствие не осмелилась.

— Здравствуйте...

— Я занес вам по пути фотографические снимки вашей дочери, которыеизготовил мне унтер-офицер Грау. Этот пройдоха Грау знает, что я ценительстаринного русского искусства, а также русского типа красоты. Извините,что я немного бесцеремонно, но я с добрыми чувствами.

Марфа вспомнила, что этот молоденький офицер, столь складноразговаривающий по-русски, велел своим солдатам вернуть ей корову, сердцеее смягчилось, и она сказала:

— Коль с добром, то милости просим.

— Вас, очевидно, удивляет, что я свободно говорю по-русски. Я охотнопоясню... Когда я был мальчиком, я пять лет жил в Москве. Мой отец былтогда коммерческим советником. Мы уехали из Москвы в тридцать третьемгоду. Потом я изучал славянские языки и экономику в Берлине. Вот, кстати,маленький сувенир из моего родного города. — Штимм взял со стола плюшевогомедвежонка и протянул Марфе. — Медведь — это такой старинный символ городаБерлина. Возьмите для вашего мальчика.

— Зачем же такое вам беспокойство?

— Пустяки... Я же говорил, что буду заходить к вам, — продолжалШтимм, — как видите, я сдержал свое слово. Проходите к столу, неволнуйтесь, я ваш гость.

«Я ваш гость, а приглашает к столу, странная манера хозяйничать вчужом доме! Лучше бы ты лопнул, как мыльный пузырь, туда бы тебе идорога!» — с возмущением подумала Марфа. Штимм улыбнулся, и на его щекахобозначились ямочки.

— Пожалуйста, посмотрите, как получилась ваша стыдливая дочь... — ион подал Марфе фотокарточки.

Люба на фотографии выглядела испуганной, растерянной и все же нельзябыло не заметить ее красоты: удлиненные глаза, пышные волосы, полные,резко очерченные губы... Марфа опять тяжело вздохнула: сердце ее сжалосьот какого-то недоброго предчувствия.

Она положила карточки на стол и бросила испытующий взгляд на офицера.Она не знала, как себя с ним вести, что говорить.

— Ваша дочка очень робка. У нас девушки так себя не, ведут. Они срадостью приглашают молодых людей. Она же дика, как серна, — указал Штиммна Любу, — всего боится, опускает глаза, неужто я действительно такстрашен? У девушек в Германии я пользовался неизменным успехом.

Марфа с презрением бросила взгляд на Штимма.

— То ведь Германия, а здесь Россия, — заметила она, — а вы не простоофицер, но еще и...

— Завоеватель, — не дав полностью высказаться Марфе, добавил Франц.

Марфа кивнула головой. Франц усмехнулся и принялся оправдываться:

— Нет, это не имеет никакого значения. Кстати, вы мне так и несказали, как вас зовут, — напомнил он Марфе.

— Маму зовут Марфа Петровна, — неожиданно вместо матери произнеслаЛюба робким голосом.

— Ну что ж, Марфа Петровна, — подхватил Штимм, — я тогда не будумучить вас своим присутствием, я немножко психолог и понимаю вашичувства... Я прошу только принять от меня этот совсем скромный подарок,это популярное у вас в России лечебное вино «Кагор» — это лично для вас,Марфа Петровна. А эту небольшую коробку конфет — для вашей совсем ещемолоденькой дочки, для вашего ребенка... Пожалуйста, извините.

Он встал, взял с подоконника фуражку и, юношески стройный,щеголеватый, направился к выходу. У двери натянул на руки перчатки исказал:

— Мне очень хотелось бы, чтобы мы стали друзьями, хотя это и сложно.Я постараюсь доказать вам, Марфа Петровна, свое доброе уважение. Вы всегдаможете обратиться ко мне, и вас никто не обидит... Я приглашаю вас, когдабудете иметь время, посетить мою квартиру — это в вашей школе, — послушатьмузыку, у меня богатая коллекция разных песен, отличный патефон...Пожалуйста!

— Спасибо, нам не до музыки, нам нужно работать, — сухо ответилаМарфа.

* * *

На волейбольной площадке возле школы был расчищен круг. По однусторону его стояли робеющие девчата, по другую — солдаты, в начищенных доблеска коротких сапогах. Любе бросилось в глаза, что у рядовых солдат былидлинные, аккуратно подстриженные и причесанные волосы. На стуле сиделрыжий, как огонь, ефрейтор с большим сверкающим аккордеоном, он выводилнезнакомую мелодию и пел уверенным звучным баритоном, отчетливовыговаривая слова:

О, донна Кларэ, их хаб дих танцен газеен,

О, донна Кларэ, ду бист вундэршеен!..

При этих словах солдаты, точно по команде, устремились к девушкам ибесцеремонно потянули их на круг. Некоторые девчата упирались, пятилисьназад. Люба слышала игривый хохоток Нонны, когда та приближалась к ней покругу вместе со своим партнером — долговязым солдатом в очках. Люба отошлаот вяза, возле которого стояла, наблюдая за танцующими, и вдруг увидела вдвух шагах от себя лейтенанта Франца Штимма.

— Здравствуйте, Люба, — сказал он. — Не удивляйтесь, что видите меняздесь — к танцам я не имею никакого отношения. Солдаты бывают немноговульгарны, хотя им можно много простить... Я живу в вашей школе.

— Да, вы говорили, — быстро сказала Люба, не поднимая глаз. Сердце еезабилось острыми, гулкими толчками.

Штимм принялся говорить ей что-то о чудесной погоде, о весне, о луне,покровительнице всех влюбленных, голос его звучал мягко и чутьвзволнованно, а у Любы вдруг встала в памяти августовская ночь, когдаВиктор и она подожгли пшеничное поле. Как ей хотелось, чтобы он был сейчасрядом, чтобы защитил ее, увел от этого красивого непонятного немца!