Георгий Косарев - Сердце прощает

Возле школы Марфу остановил часовой. Она объяснила, что ей необходимовидеть офицера Штимма. Однако солдат, не обращая внимания на ее слова илине желая вникать в их смысл, навел на нее автомат и прокричал свое:«Цурюк!» — «Назад!» Марфа не отступила и тоже крикнула:

— Дочка моя, Люба, дитя, как там у вас — кинд, кинд у офицера Штимма!

Солдат на мгновение задумался, напряженно наморщил лоб, что-тосоображая, потом спросил Марфу:

— Муттер? Мамка?

В то же время с шумом распахнулось окно, и в нем показалась Люба.

— Мамочка, дорогая! — закричала она.

Марфа растерянно уставилась на дочь и появившегося рядом с неюбелокурого офицера. Она стояла ошеломленная и не знала, что делать. Ноги унее подкосились, горло сдавила спазма, тело судорожно передернулось.«Значит, все так и есть, как говорили. Потаскуха, продажная шкура!..»

Между тем Штимм отдал какое-то распоряжение часовому. Солдатвытянулся перед ним, а затем знаками предложил Марфе идти вперед.

Когда Марфа вошла в комнату, в нос ей ударил запах духов исигаретного дыма. Не успела она осмотреться, как из соседней комнатывыбежала Люба, кинулась ей на грудь и зарыдала. Марфе стало нестерпиможалко дочку, хотелось сжать ее в своих объятиях, увести как можно быстреедомой. Но через миг она отбросила дочь от себя. Люба не удержалась, упалана пол, обвила руками голову с взлохмаченными волосами и отчаяннозаплакала.

Штимм выпрямился, смерил Марфу ледяным взглядом.

— Какое имеете вы право так обращаться с ней? Я не позволю...

— Вот как ты заговорил! — не помня себя от гнева, закричала Марфа. —У меня есть право, я ее родила, я ее вырастила! А вот ты... Захватилсилой, обманул, как разбойник утащил ее из моего дома. Подлец!..

Казалось, слова Марфы, ее горе, ее гнев глубоко подействовали наШтимма. Он даже пропустил мимо ушей это «Подлец!» — только побледнел,нахмурился. Выждав момент, когда Марфа подавленно умолкла, он тихо итвердо сказал ей:

— Вы напрасно горячитесь. Ваша дочь будет жить здесь как хозяйка.Многие немецкие девушки из хороших семей сочли бы это за честь для себя. Ясо своей стороны сделаю все, чтобы Любе было в этой квартире уютно ихорошо.

— А я не хочу, ненавижу... — приподняв голову, сквозь слезыпрокричала Люба.

— Ты и твоя мать скоро поймете, что я неплохой человек. Вы непонимаете, — обращаясь к Марфе, громко произнес Штимм, — вы не знаете, чтоугрожает Любе... Ее могут отправить в трудовой лагерь в Германию. О, вы неимеете представления, что такое есть лагерь! А здесь, со мной Любе ничегоне угрожает, ей будет хорошо.

— Мамочка! — точно прося защиты, вновь вскричала Люба и, поднявшись спола, бросилась опять к матери.

— Не подхода! — в гневе отрезала Марфа. — С этой минуты ты мне недочь, не будет тебе места в моем доме, приюта в моем сердце.

— Мама, мамочка, — дрожа всем телом, шептала Люба, пытаясьприблизиться к ней.

— Не подходи, я проклинаю тебя!

— Что ты говоришь!..

— Продажная тварь, — кинула ей Марфа и, круто повернувшись, вышла издома.

И думала ли когда-нибудь Люба, что судьба бросит ее в такой страшныйводоворот жизни! Обольщенная врагом и отверженная матерью, она неожиданнооказалась выброшенной из своего дома, лишилась родных и друзей, очутиласьв стане заклятых врагов.

...Отлучаясь на операции по «заготовке» продовольствия, Штимм ни наодин час не оставлял Любу без присмотра. Кроме круглосуточного поста,который и без того обрекал Любу на плен, Штимм приставил к ней еще своегоденщика, пожилого морщинистого солдата по имени Отто. Благодарный судьбе исвоему лейтенанту за то, что ему не надо ни в кого стрелять, Оттоскрупулезно выполнял служебные обязанности и все поручения Штимма: убиралкомнаты, стирал белье, получал особый офицерский паек для господиналейтенанта; по утрам чистил его сапоги и варил кофе, а вечером ходил вштаб местного воинского подразделения за почтой для Штимма. Прежде Оттодолжен был также сопровождать своего господина в поездках и охранять его,но с появлением Любы Штимм освободил денщика и от этой обязанности.

Однажды Штимм в сопровождении унтер-офицера Грау отправился нанесколько дней в инспекционную поездку по району. Оставшись одна, Любапомогла старому солдату прибрать квартиру, вскипятила самовар и пригласилаего напиться чаю. Отто достал свои запасы яблочного джема, домашниесухари, хлеб, порцию маргарина и кусок ливерной колбасы. Он выглядел оченьдовольным, его выцветшие голубые глаза сияли, он делал бутерброды смаргарином и джемом, потчевал Любу, именуя ее то «майн кинд» — «мое дитя»,то «либе фройляйн» — «милая барышня», однако стоило Любе только заикнутьсяо том, что она хотела бы пойти домой повидаться с малолетним братом, какОтто мгновенно потускнел и насупился.

— Нельзя, — сказал он.

— Почему? — спросила она. — Пойдемте вместе, цузаммен, — пояснила онанемецким словом. — Вы знаете, где мой дом?

Отто кивнул, подумал и сказал, поглядев по сторонам, как будто кто-томог подслушать его:

— Не можно... Ферботэн. Твой дом жил офицер-партизан. Наш лейтенантШтимм гратулировал... это есть... давал подарок для оберштурмфюрераФишера... такий эсэс-официр, он тут был. Он фершпрохэн... это есть обещалнашему лейтенанту не делать допрос твоя мамка. Ты, мой кинд, не можешьвидеть твой дом, твой малый брат, твой мамка. Герр Штимм обещал это дляэсэс-официр.

Выслушав Отто, Люба расплакалась и стала убирать со стола, а денщиквскоре исчез из дома. Он вернулся через час. В руках у него был небольшойузелок, там оказались Любины платья, белье. На своем тарабарском языке,состоящем из русских, немецких и чешских слов (Отто был судетским немцем),он объяснил, что был у ее матери.

— Вы хороший человек, Отто, поэтому я вас очень прошу... Передайтемоей маме записку, письмо... дас бриф, — сказала она. — Раз я не могувидеть ее, так пусть она прочитает мое маленькое письмо и ответит мне.

— Да, письмо, письмо, — закивал он, потом тяжело вздохнул. — Гут.

Когда он спрятал в нагрудный карман мундира ее сложенноетреугольником письмецо и, поправив пилотку, скрылся за дверью, Люба быстроперебрала свои вещи, нашла голубое платьице с белым горошком, надела его.«Мама простит меня, она не может не простить», — твердила про себя Люба и,не зная еще что предпримет, вышла на крыльцо. Она чувствовала, как в душеее нарастает тревога. Но она собралась с силами и, стараясь выглядетьспокойной, сошла со ступенек. Часовой прохаживался то в одну, то в другуюсторону. Заметив Любу, он остановился, выпрямился и по-шутовски щелкнулкаблуками. На его мясистом лице появилась широкая улыбка.

— О, фрау лейтенант! — пробормотал он.

Люба подхватила стоявшее возле крыльца пустое ведро и как ни в чем небывало направилась по дорожке к деревенскому колодцу.