Георгий Косарев - Сердце прощает

На другое утро, после того как Любу в сопровождении старушки Лукерьиотвезли в больницу, Штимм один сидел дома и предавался невеселымразмышлениям. Из головы не выходили слова его товарища-лейтенанта, толькочто отправленного на фронт: «Завидую тебе, Франц. Ты просто счастливец,обладая таким ангельским существом. Береги ее, отправь в Берлин иликуда-нибудь в нейтральную страну. Война кончится, и это будет лучшим излучших твоих трофеев».

«Но к чему он говорил мне такое? Разве я ее не берегу? Разве я ее нелюблю? Отцу и матери я послал наше фото. Но от них уже какую неделю нет нистроки... Действительно, здесь оставаться ей нельзя. Тем более у насдолжен появиться ребенок. А может, он уже появился? Надо с Любой что-тоделать, спасти хоть ее с ребенком. Ведь и меня могут, кто знает, в одинпрекрасный день отправить на фронт».

Штимм раздумывал, предавался воспоминаниям, а за окном трещал мороз ипосвистывала метель. Было скучно, тоскливо. «Сколько времени на чужбине!..Русские смотрят на всех немцев в униформе, как на своих заклятых врагов.Того и гляди, останешься без головы. Какой-то заколдованный круг. Одноутешение — Люба. Скорее бы она возвращалась!»

Штимм волновался сильнее, чем ему хотелось бы. Иногда он подходил кстаренькому шкафу, доставал оттуда бутылку вина, выпивал рюмку и вновьпринимался расхаживать по избе. Мысли его продолжали беспорядочноперескакивать с предмета на предмет. Он думал то о Любе, то об отцовскомдоме, то в голову вдруг приходили строки из последних сводок верховногокомандования вермахта. В этих сводках появилось нечто новое. До сих порвсе газеты пестрели аншлагами: «Сталинград пал... Сталинград взят...Доблестные германские войска на Волге...» А вчера вдруг новое сообщение обожесточенных атаках русских, пытающихся окружить немецкие части; затемнесколько неожиданный приказ фюрера о награждении командующего южнойармейской группы Паулюса «Дубовым листом» к его рыцарскому кресту иприсвоении ему высшего военного чина — генерал-фельдмаршала... Как будтопризнание успехов и в то же время какой-то тревожный привкус, словно фюрерпытался приободрить Паулюса и его войска, подвергшиеся неожиданным атакамрусских... Как все это следовало понимать в свете предыдущих сводок,возвестивших полную победу германского оружия на Волге?

Растревоженный этими думами, Штимм решил пройти в казарму, проверитьнастроение солдат. Ослепительный свежевыпавший снег ударил ему в глаза. Онскрипел под толстыми подошвами его альпийских, на меху, ботинок. Вероятно,по этому скрипу подчиненные Штимма заранее узнали о его приближении. Едваон подошел к бараку, как из дверей, мимо часового вышел фельдфебель и,щелкнув каблуками, отдал ему короткий рапорт.

— Данке, — козырнув, ответил Штимм.

Солдаты, как и доложил фельдфебель, занимались уборкой помещения,амуниции, своих личных вещей. Постукивая коваными сапогами, они суетилисьвозле кроватей, очищали тумбочки от ненужного хлама, некоторые пришивалипуговицы или штопали носки.

С насупленным видом Штимм обошел все помещение и остановился возлеоружия, составленного в козлы. Он взял один автомат, затем другой и,обнаружив на них следы густой застывшей смазки, сказал фельдфебелю:

— Вы, вероятно, полагаете, что заштопанные носки для немецкогосолдата значительно важнее, чем приведенное в порядок оружие, не так ли?

Фельдфебель побагровел, глянул на номер ремня грязного автомата идоложил, что немедленно даст распоряжение заняться чисткой оружия, анерадивых солдат накажет.

— Хорошо, — сказал Штимм. — Кстати, чей это автомат?

— Унтер-офицера Грау, господин обер-лейтенант. У него сейчас многодел в канцелярии, и он не всегда успевает...

— Передайте Грау, чтобы отныне он держал автомат при себе.

— Яволь!

Штимм подумал, что надо бы зайти в канцелярию, узнать, есть ликакие-нибудь распоряжения сверху, и уже повернулся к двери, как к немуподошли несколько солдат. Один из них, немолодой, с нашивкой за ранение ис ефрейторскими лычками, щелкнул каблуками.

— Господин обер-лейтенант, что случилось на фронте: Сталинград пал, анаши сдаются в плен?..

Штимм почувствовал, что бледнеет.

— Откуда у вас такие сведения, Вульф?

— Об этом час тому назад сообщило берлинское радио, господинобер-лейтенант.

— Я не слушал сегодня радио, однако сомневаюсь, чтобы могла бытьтакая формулировка. Не путаете ли вы чего-нибудь, любезный?

— Суть дела не меняется, герр обер-лейтенант... Формулировкадействительно другая, но...

— Трое суток гауптвахты, Вульф! И благодарите бога, что я пока неимею официальных сведений.

Штимм в сердцах сильно хлопнул за собой дверью.

Унтер-офицер Грау, еще более постаревший и пожелтевший за последниеполтора года, переписывал на портативной машинке список личного составаотдельной роты, когда на пороге выросла фигура его командира.

— Ахтунг! — воскликнул Грау, хотя никого, кроме него, в комнате небыло, поднялся из-за стола и, вскинув руку, четко произнес: — ХайльГитлер!

— Хайль Гитлер! — автоматически ответил Штимм, прошел к тумбочке, накоторой стоял походный армейский радиоприемник, и, щелкнув рычажком,включил его. Из эфира донесся треск, свист, вой; потом, поворачиваярегулятор настройки, Штимм напал на волну, по которой передавали вальсШтрауса «Весенние голоса», на соседней волне хорошо поставленный голосдиктора вещал о новых победах германских подводных лодок, потопившихочередной транспорт англичан у северных берегов Норвегии.

Штимм выключил приемник и резко повернулся к Грау.

— Что нового?

— Звонили из штаба гарнизона, господин обер-лейтенант. В двенадцатьноль-ноль ожидается большой зондермельдунг (особо важное правительственноесообщение).

— Относительно Сталинграда?

— Осмелюсь доложить: об этом никто заранее не может знать.

Штимм вспыхнул.

— Не стройте из себя идиота, Грау! — закричал он. — Потрудитесь лучшеобъяснить, откуда известно солдатам о наших трудностях на Волге... ведьприемник только здесь.

В глазах Грау мелькнул металлический холодок.

— Я член национал-социалистической партии, господин обер-лейтенант. Яникому не позволяю прикасаться к приемнику. В канцелярию ночью мог войтитолько дежурный... осмелюсь доложить. Могу я узнать, что именно болталинаши солдаты?

Штимм недовольно поморщился.

— Я не касаюсь вопроса вашей принадлежности к партии и вашихдокладов... в соответствующие инстанции, Грау. Меня это не интересует. Ялишь спрашиваю вас, не было ли каких-либо официальных сообщений по радионасчет Сталинграда, которые могли бы слышать наши солдаты?

— Кроме вечерней сводки верховного командования солдаты ничегодругого не должны были слышать...