Георгий Косарев - Сердце прощает

— Фронт прорван, Люба, немедленно собирайся!..

Едва он успел произнести эти слова, как его взгляд упал на Виктора,затем он увидел Игната. Лицо Штимма стало серым и будто окаменело.

Увидев Штимма, Виктор от удивления даже вздрогнул. «Что такое! Неможет быть!.. Нет, это тот... Никакого сомнения...»

— Что это значит? — закричал Штимм.

— Это мой отец, Франц, — поспешно ответила Люба, — а это...

— Ложь!

Штимм еще раз взглянул на Виктора, и вдруг на долю секунды в егосознании воскрес сыроваренный завод, а потом этот бандитский налетпартизан на его машину... Да, это он... Штимм моментально выхватилпистолет:

— Хенде хох! Хир партизанен! — завопил он и выстрелил.

На мгновение раньше Виктор отклонился в сторону, и пуля врезалась вдерево стены.

— Франц, постой!.. Что ты делаешь!.. — истерически закричала Люба,пытаясь загородить собой Виктора.

— Вег!.. Прочь!..

— Остановись! — крикнула Люба.

— Вег! — орал Франц.

И тогда между Любой и Штиммом оказался Игнат. Глаза его горелиненавистью, он готов был принять на себя все удары, лишь бы защитить дочь.

Грянул выстрел Виктора, но Штимм, словно не почувствовав его, сновавскинул свой пистолет.

И Люба с ужасом увидела, как с новым его выстрелом пошатнулся и упалотец. И тогда в одно мгновение, крепко сжимая в руке «вальтер», она в упорвыстрелила в обезумевшего Франца Штимма. И тот рухнул на пол. С побелевшимлицом Люба склонилась к отцу. Он был мертв.

— Убил папу! — не помня себя, закричала Люба и в тот же миг услышалаголос Виктора:

— Надо уходить, Люба. Бежим, Люба, быстрее...

Но Люба не трогалась с места. Ее обезумевший взгляд блуждал посторонам, останавливаясь то на окровавленном Штимме, то на выбеленномсмертью лице отца.

— Бежим, Люба, — повторил Виктор, схватив ее за руку.

— Нет, без сына я не могу... Уходи, Виктор, спасайся, беги черезогороды к лесу. Беги, не то погибнешь!.. Я за тобой, сейчас. Жди меня улеса, я быстро. Понимаешь, сына возьму...

Стиснув зубы, Виктор рванулся на кухню, к окошку, обращенному в сад,и через него подался туда, где должен был поджидать его «полицай».

Люба снова опустилась на колено перед отцом и прильнула к егобезжизненному лицу. Потом она бросила испуганный взгляд на Штимма,который, неуклюже распластавшись на полу, казалось, еще смотрел на нее, ибросилась бежать в сад, к Лукерье. Но, не прошло и двух минут, как позадисебя Люба услышала крики переполошившихся немцев, прибежавших на выстрелыв ее доме. Двое из них пустились за ней и громко кричали:

— Хальт... хальт...

От Любы была уже недалеко Лукерья, она с перепуганным лицом крепкоприжимала к груди ребенка. Потом, кажется, прежде чем до слуха Любы дошелзвук выстрела, она почувствовала горячий ожог тела. Ноги ее тотчасподкосились, и она упала на землю.

Сознание ее угасало не сразу. Она еще слышала, как в огородах задомом гремели выстрелы. Судя по тому, что они удалялись, Люба поняла, чтоВиктор не попал в лапы врага, и это было последним ее утешением в жизни...

* * *

На окраине районного поселка, возле кладбища, заросшего старымикленами, под развесистой ивой лежало несколько незахороненных трупов.Здесь был и труп Любы.

Вместе с частью Советской Армии в районный центр вошли и партизаны.

Виктор предчувствовал печальный конец Любы, но, торопясь в поселок,все еще на что-то надеялся. И когда путь привел его на кладбище, сердцеего сжалось от гнева и горя. Он печально смотрел на ее белое,обескровленное лицо с синими ободками под глазами. Стесняясь друзей, он допоследней минуты старался не выдать своего отчаяния. Когда труп был опущенв могилу и над ним вырос невысокий холм земли, Виктор низко склонилголову, с трудом удерживая слезы.

Глава двадцать шестая

Сентябрь выдался пасмурным, неприветливым. Над полями и перелескамивихрились туманы. В побуревшем разнотравье и зелени лесов резко выделялисьпервые желтые пряди. Высоко в сером небе длинными изломанными цепочкамитянулись на юг журавли. Марфа смотрела на них и радовалась их счастью. Сприближением линии фронта более двух недель скрывалась она в лесныхчащобах. Надламывалось здоровье, мучила полуголодная жизнь, но надежда наприближающееся освобождение согревала ее сердце. Наконец раскатыартиллерийской канонады переместились на запад, а потом стали едва слышны.На смену им вокруг разлилась непривычная мирная тишина. И тогда, подобножуравлям, потянулись люди к родному жилью. Исхудавшая, усталая, вместе ссыном возвратилась домой и Марфа. Ни с чем не сравнимое чувство свободынаполняло ее грудь.

— Теперь фашисты не придут? — спрашивал Коленька. — Это правда, мама?

— Да, сынок, не придут.

— Вот здорово! Теперь можно никого не бояться. Скорей бы только папавозвращался, — и он крепко и нежно охватывал своими ручонками шею матери.

От этих слов сына у Марфы глаза наполнялись слезами.

Но это были не прежние слезы безысходного горя, а слезы переполнявшейее душу радости. Она прижала к себе Коленьку и прошептала:

— Соколик ты мой родненький, зернышко ты мое кровное, вся надеждатеперь только на тебя, милый ты мой!

— А когда придет папа? — не унимался Коленька.

— Скоро, как только кончится война.

— А разве... — и не договорив, Коленька вопросительно уставился намать.

— Да, милый, война еще продолжается. Только она теперь далеко от нас.

— Любушка тоже будет жить с нами?

— Будет, сыночка, куда же ей деться, — машинально ответила Марфа, ивдруг сердце ее снова болезненно заныло.

Убогая землянка угнетала ее, казалась беспросветной ямой. Она рваласьиз нее на волю. Вскоре пришла к ней Татьяна Скобцова — Валина мать, иМарфа поселилась в ее доме.

Чем дальше уходил фронт, тем больше стекалось в деревню людей:возвращались с победой партизаны, спешили домой изгнанные из родных местколхозники.

По привычке по ночам чутко прислушивалась Марфа к каждомупостороннему шороху. Она ждала Игната; он обещал быстро вернуться домой.«Он обязательно придет, я это знаю. Но что с Любой?» Мысль о ней, как ипрежде, пугала ее. Марфе трудно было представить себе будущее дочери,такой еще молоденькой и одинокой, с ребенком на руках.

В один из часов раздумья над судьбой дочери Марфа увидела, что напороге дома появилась Валя Скобцова. Она была худа, изможденна. Словнообезумевшая, бросилась Валя к своей матери на шею и судорожно обняла ееюнкими дрожащими руками, а та, глотая слезы, взволнованно повторяла:

— Милая девочка, жива, вернулась...

Эта встреча разволновала и Марфу. Она крепко обняла Валю, и ей в этуминуту больше всего на свете захотелось вот так же сжать в своих объятияхЛюбу, забыть тягостное прошлое, ни о чем ее не пытать и не расспрашивать,а лишь бы чувствовать ее на своей исстрадавшейся груди.