Юрий Левин - Схватка

— Грач, встречайте сына! — выпалила санинструктор.

Грач выскочил из строя и кинулся навстречу лейтенанту.

— Живой... Мишутка... Выплыл-таки...

Взводный передал Зажигина отцу и велел следовать за ним. Лейтенант пошел вдоль обрыва, надеясь наткнуться на какой-либо блиндаж. Санинструктор не отставала от взводного.

Долго искать землянку не пришлось: обрыв густо был ими усеян.

— Бойца отходить надо, — объяснил Брызгалов, войдя в землянку, у входа в которую при тусклой лампе сидел красноармеец.

— Входите, — сонно ответил боец. — Вона нора... Пока свободно... Устраивайтесь...

Усольцеву на ум пришел почему-то Крюков-Печерников, филолог. Пожалел Емельян, что и он угодил в пропавшие. Дельный мужик, образованный, ему бы детишек учить, людей просвещать, да и во взводе такой человек на вес золота. Не уберегли...

Усольцев подумал: может, филолог где-то в Волге барахтается или даже выплыл, как Зажигин.

И Старикова жаль стало. Как-то спросил его: почему он только бабулю вспоминает, а матушку — никогда? Помрачнел, насупился и не сразу ответил. Спустя время, будто продолжая разговор, сказал: «Не до шуток рыбке, коли крючком под жабру хватают». Видно, судьба крепко его под жабру хватила, коль такая пословица с языка сорвалась. Вот и нынче судьбина снова зло стеганула парня...

— Рота, слушай мою команду...

Оборвались мысли Усольцева. Теперь только команда управляла им и его думами. Повернулся налево и, как все, шагом марш вдоль берега реки на боевой рубеж...

Волга по-прежнему дыбилась от взрывов.

Поражался Усольцев: как можно воевать в городе? Дома, прижатые друг к другу, горят и рушатся. Каждый угол и закуток смертью грозят, ибо поди угадай, кто там — свои аль немцы. Да и головешки с кирпичами, которые, как град, сыплются с верхних этажей, тоже не подарок. Зазеваешься — вмиг изувечат.

Еще больше удивился странной войне, когда очутился на заводской территории. Заполз он со своим отделением в мартеновский цех, бетонные стены которого дрожали, как осенние листья на ветру, а над головой со свистом носились железные чурки — похлеще кирпичей, и подумал: вот это братская могила!

Однако выбрался из того ада. Правда, разок огрела его по спине какая-то чушка, но не покалечила. И ребята из отделения тоже уцелели. Вот ведь как бывает: сто смертей вокруг тебя пляшет, а ты цел-целехонек... Нет, человек способен приноровиться ко всякому лиху. И Усольцев тоже приноровился. Пообвык и приспособился. Даже ухитрился в том огненном пекле Степанидушке письмо накатать. Собирался написать ей раньше, еще на левом берегу Волги, бумагу приготовил, карандаш химический наточил, а времени не нашел. И вот только в заводском цеху, когда немцев оттуда вытурили и бой угомонился, забрался в печь, да-да, в ту самую печь, в которой когда-то сталь варилась, и почувствовал себя кум королю: глухо, ни грохота, ни пальбы — ничего не слыхать. И именно тогда вспомнилась Степанидушка. Подумалось: вот бы всплеснула руками от удивления, если бы увидела его в печи...

Рука потянулась в карман, где лежали тетрадные листки и заточенный химический карандаш, — надо отписать Степанидушке, пускай узнает, что он живой, а то ведь больше года не писал ей, уже, наверно, и плакать перестала...

Хорошо, что дружок его, Захар, тоже проникший в печь, где-то гильзу с керосином добыл, и светло стало. Лег Емельян животом на пол, вытянул истомившеся ноги и пошел строчить. Писал про то, что живой пока, что воюет, поганых фашистов бьет как может и что находится на самом главном направлении войны, правда, конкретно своего месторасположения не указал — не полагается, но намекнул: у берега великой реки ведет сражение. Поймет Степанидушка, она догадливая. И конечно, сообщил и про то, что стал партийным, а как же, пусть знает, что ее муж теперь имеет честь быть в самых передовых рядах бойцов. В конце описал про свою походную жизнь: мол, окончательно врос в военную личину, что даже не представляет себя в гражданском виде. И научился спать где попало: на сырой земле, в крохотном окопе, даже на болотных кочках, и, конечно, прямо в одежде, с нахлобученной шапкой, чтоб уши утонули в ней. А спать в землянке просто рай. Наверно, придется и дома вырыть во дворе блиндаж, чтоб спать в нем...

И уже отправил то письмо: раненый боец к переправе пробирался — ему и отдал треугольник, попросил какому-нибудь почтарю вручить...

Теперь в новую щель забрался. И представить трудно, куда загнала его война, — в настоящую нору. В таком жилище только кротам селиться, а пришлось ему, Усольцеву, да его друзьям — Хафизову и Нечаеву — здесь причалиться.

А вышло-то как. Командир взвода лейтенант Брызгалов вдруг подозвал и сует в руки Усольцеву коробку.

— Надеюсь, знакомы с этой техникой?

— Приблизительно, — ответил Усольцев. — Видать видал, но пользоваться не доводилось.

— Ну так вот, берите этот телефонный аппарат, катушку с проводом — и вперед, на самый левый фланг полка, туда, где стык нашей дивизии с соседней.

Лейтенант указал на карте, куда следует продвинуться, и поставил задачу: подсоединиться к проводу соседей, чтоб наладить и поддерживать с ними круглосуточную связь. Короче говоря, Усольцев назначался старшим промежуточной телефонной станции.

— А младшие кто? — спросил Усольцев.

— Сами подбирайте. Еще двоих. Бог ведь троицу любит.

Поблизости находились Хафизов и Нечаев. Их Усольцев и выбрал.

— Телефон знаю, — сказал Асхат. — В сельсовет дежурил... Крути ручку, ухо трубку держи и кричи: алле!

— Большой мастер! — Усольцев похлопал Асхата по плечу и передал ему телефонный аппарат. — А ты, Захар, что можешь?

— Ложкой робить у котелка.

— Тогда взваливай катушку на спину.

— Елки-моталки, — простонал Нечаев...

Война, что ветреная девица, выкинет такой фортель, который только во сне может явиться. В самом деле, стало все ладно у Усольцева, автомат заимел, все карманы патронами набил, гранатами тоже обзавелся — воюй, боец-пехотинец, так нет же, поворачивай на все триста шестьдесят градусов — в телефонную команду определяйся. Его бы воля — ни за что бы не согласился, но в воинском строю такого быть не может: командир приказал — боец исполняет. И никаких разговорчиков. Так и должно быть! Откуда ему, рядовому, знать, какое дело в данный момент важнее, может, от этого телефона будет зависеть важная операция, недаром же лейтенант сказал, что сам комдив распорядился немедленно установить эту промежуточную телефонную станцию. А раз так, то ему, Усольцеву, и Хафизову, и Нечаеву доверено весьма ответственное дело. И нечего рассуждать — шагом марш на дивизионный стык!

Добрались они до стыка удачно: где ползком, где перебежками, а где тихим шагом. И провод проложили аккуратно, и устроились вроде удобно — в овражке, где достать их могла только мина или бомба, а снаряды да пули над ними пролетали. С питанием тоже ладно было: по две банки тушенки и по буханке хлеба на нос выдал старшина, да и сахара подкинули, вот только с кипятком туго: до Волги метров четыреста — далековато, ползком надо, и опасно — местность насквозь простреливается. Придется сахар всухую сосать. Правда, во фляжках есть вода, но это «энзэ» — неприкосновенный запас, на худой случай.